Шрифт:
Закладка:
Я поблагодарил его и ушёл, но всю дорогу домой продолжал думать о тех маленьких женщинах, сделанных папой и другими фермерами и владельцами ранчо, и которые Блюм собирался выставлять в своем музее. Я подумал о тех фигурках, которые собственноручно сделал и спрятал в своем шкафу, и решил, что как только вернусь домой, выброшу их все и больше никогда не буду их делать.
Но я не сделал этого. Эти маленькие скульптурки что-то значили для меня, и хотя я не знал, что именно и почему, не мог просто взять и избавиться от них.
В ту ночь я сделал то, что периодически делал — перед сном положил одну из фигурок в нижнее белье. От этого я почувствовал себя значительно лучше. Утром, когда я достал её из нижнего белья, она была вся мокрая. Я вытер её и убрал обратно в шкаф.
Я ничего не рассказал папе о том, что видел на ферме. Однако Блюм, как и обещал, действительно серьезно занялся своим музеем, и примерно через месяц папа сказал мне, что он пригласили нас на "торжественное открытие" — так это мероприятие назвал сам Блюм. Рассказывая об этом, папа даже слегка посмеивался, но это слово — "открытие" — заставило меня вспомнить о дыре, которую папа проделал между ног своей маленькой фигурки. Поэтому мне это приглашение не показалось таким уж смешным.
— Я не хочу идти! — выпалил я, но он треснул меня по голове и сказал, что мы оба идем, потому что это "торжественное открытие" — единственный раз, когда музей Блюма будет бесплатным. После него он собирался взимать с людей плату за просмотр.
Когда мы пришли на "открытие", во дворе Блюма стояли машины, пикапы и пара лошадей. Я не ожидал, что здесь будет так многолюдно. Многие люди были нарядно одеты, хотя мы с папой и большинство других владельцев ранчо были в простой, нашей обычной одежде.
По задумке это был музей, но внутри он больше походил на церковь. Все вели себя тихо, говорили только шёпотом, шли очень медленно, оглядываясь по сторонам. Блюм сидел внутри, как какой-нибудь король, в мягком кресле, принесенном из дома и установленном у задней стены, чтобы можно было спокойно наблюдать за всеми. Помимо маленьких статуэток женщины, экспонатов прибавилось: разнообразные кости, невесть где найденные Блюмом; скелеты крошечных, неизвестных мне животных; коробка, похоже сделанная из кожи ящерицы, и перевязанная джутом; несколько древних инструментов, возможно принадлежавших индейцам или, не исключено, людям ещё до индейцев. Было даже детское ведерко для ланча, одно из тех, старых, металлических. Оно наполовину проржавело, но на нем все ещё можно было разглядеть большое улыбающееся лицо под словом "Clubhouse". Это было лицо из ночного кошмара. Я не мог смотреть на него больше нескольких секунд, потому что страшно боялся его зубов.
Но главными экспонатами музея были скульптурки женщины. Около них топталось больше всего народу, тщательно изучая фигурки. Я разглядывал совсем крошечную куколку, скорее всего сделанную из конского хвоста, уж очень она была похожа на куколки, виденные мной среди игрушек на ярмарке, и как раз в это время за моей спиной Кэл Джеймс затеял ссору с Блюмом. Весь пунцовый, Кэл держал маленькую фигурку, вырезанную из дерева, и тряс ею перед лицом Блюма.
— Где ты её достал? Я не давал её тебе!
— Не бери в голову, — сказал Блюм. — Где надо, там и достал.
— Ты украл её! Ворюга!
— Убирайся из моего музея! — закричал Блюм. — Я тебя сюда не звал!
— Я заберу её с собой!
— Черта с два!
Прежде чем кто-либо успел что-то предпринять, Блюм вскочил, выхватил фигурку из рук Кэла и толчком в грудь повалил его на землю. Кэл вскочил и хотел ударить Блюма по лицу, но папа и несколько владельцев ранчо схватили его и заломали руки за спину.
— Забудь о ней, — сказал папа.
— Но она моя!
— Я не знаю, как он её заполучил, но как-то ему это удалось, и теперь она принадлежит ему, — сказал папа.
Старик Джейкобс громко прокричал:
— Все расходимся! Шоу окончено! Пошевеливайтесь!
Я все ещё стоял и глазел вокруг, вместе с несколькими такими же ротозеями, пока папа не схватил меня за плечо и не вытолкнул из музея. Как велел старик Джейкобс, народ быстро расходился.
— Вы вернетесь! — сказал Блюм, откидываясь на спинку кресла и улыбаясь. — Вы вернетесь!
В этом он был прав. Я хотел вернуться, но не собирался платить пятьдесят центов. Однако несколько ночей спустя все-таки отправился в музей с Роупером, Беном и другом Бена Оуэном. Мы собирались тайно проникнуть внутрь. Я знал, что это не есть хорошо, но нам очень хотелось досмотреть коллекцию Блюма. Оуэн приехал на пикапе и отвез нас на "куриное ранчо", припарковав машину на дороге, немного не доехав до дома. Остаток пути мы прошли пешком. Было уже поздно. Мы ожидали, что музей будет пуст, однако боковая дверь сарая оказалась открыта, и внутри горел свет.
Мы тихо подошли. Ни у кого из нас не хватило смелости войти в дверь. Увидев в торце здания что-то похожее на маленькое окошко, мы обошли сарай и заглянули внутрь.
И увидели в комнате Блюма, причем ближе к окошку, чем я думал. Он принес из дома несколько своих куколок из куриных потрохов и играл с ними, будто маленький ребенок, скрещивая их на среднем столе с женскими скульптурками. Я видел, как он взял куколку, похожую на старика Джейкобса, и снял с нее маленький комбинезон. Затем взял одну из обнаженных женщин и соединил их вместе. Он поставил их на пол, и они начали… двигаться — толкаться друг о друга. Блюм тихонько рассмеялся и что-то пробормотал. Слов мы не расслышали, но звучало как какое-то стихотворение. Потом он встал и расстегнул штаны. Тут-то мы и бросились оттуда от греха подальше. Что бы ни собирался делать Блюм, это было ненормально. Мы все это поняли. На обратном пути никто из нас не проронил ни слова.
В ту ночь, впервые с тех пор, как я был маленьким, ко мне пришла женщина. Она по прежнему была обнажена и выглядела точно так же, как и в первый раз. Я увидел её, когда проснулся, чтобы сходить в уборную. Она просто стояла в углу комнаты. Я замер, когда она подошла ко мне. Вся комната пропахла влажной землей. Мне было страшно,
