того чтоб жить на проценты от его книг, пьес, фильмов и прочего – мы работали. После смерти Льва Николаевича семья очень тяжело вставала на ноги. Особенно после революции, в эмиграции. Толстые поработали таксистами, попели в ресторанах… Они штопали чужое белье. Все это было, но все встали на ноги, поднялись.

– Как и хотел ваш предок. Он ведь не раз повторял: «Невыносимо жить в роскоши и праздности». Так ведь?

– Невыносимо, конечно. Хотя иногда очень это хорошо…

– Содержание Ясной Поляны, как известно, обходится в 4 миллиона долларов каждый год. Это все из бюджета?

– Государство дает 3 миллиона с небольшим, остальное добывает сама Ясная Поляна. Это в основном доходы от туризма. А туристов у нас бывает около трехсот тысяч в год.

– А вот без вашего разрешения по железным дорогам катается поезд «Лев Толстой». Вы по этому поводу не судились?

– Нет, руки не дошли. И до одноименного теплохода не дошли. Хотя у нас защищено право на эту торговую марку…

– Но зато вы с конфетами «Ясная Поляна» судились – и победили.

– Не судились, но действительно получаем от них небольшую компенсацию. Но это крохи. У моих французских родственников была коллизия судебного процесса с немецкой фирмой, которая выпускала водку «Лев Толстой», с его портретом на этикетке и даже с датами жизни. Единственное, что они отсудили, так это то, что выпуск водки был прекращен.

– И кому от этого хорошо?

– Потребителям, потому что водка была ужасная. Безобразная!

– Хорошо бы вам еще арестовать поезд «Анна Каренина», который тоже совершенно безнаказанно катается.

– К «Карениной» нет претензий, пусть ездит. Мы защитили только бренды «Лев Толстой» и «Ясная Поляна».

Опрощение

– В отличие от вашего великого предка вам удалось уйти в народ. Вы живете в деревне, работаете. Бедность, труд – все, как мечтал Лев Николаевич. Все сбылось!

– Думаю, до конца мне это не удалось. Я делаю какие-то вещи искренне, а выходит не всегда… Вот я пошел косить с мужиками. Я хорошо кошу. Но все равно в этом есть какая-то фальшь. Люди на это смотрят с усмешкой.

– Про Льва Толстого тоже много говорили, что он только к курьерскому выходил пахать.

– Это все юмор.

– Но, в принципе, есть у вас какие-то поля у железной дороги?

– Да нет, нельзя было ничего с поезда увидеть. А Толстой искренне это делал, по-честному. Хотя всем было видно, что это не мужик косит и пашет, а граф… Все свое детство в местечке Троицкое я колол уголь, – папа из экономии покупал крупный, который в печку не лез. И я колол по десять ведер в день, чтоб поддерживать тепло в доме. Дорожки от снега чистил, на колодец ходил за водой, – это все было в прядке вещей. Граф не граф, а труд – привычное дело. А тут это воспринимают как выпендреж. Типа я под демократа решил закосить…

– Вот и Льву Николаевичу не удалось убедить людей, что он не для пиара пашет…

Это жизнь.

Достоевский в Семипалатинске

Из всех, кто когда-либо жил в Семипалатинске, самый великий – это, конечно, Достоевский. До сих пор сохранился дом почтальона Ляпухина, в котором Федор Михалыч снимал этаж. Он написал здесь «Село Степанчиково», «Дядюшкин сон» и начал «Бесов». Понятно, что теперь тут музей. Можно посмотреть, как жил классик: спальня и кабинетик, метров по девять, гостиная и столовая – чуть больше, кухня, везде – бедная простенькая мебель…

В те годы, как написал кто-то из современников, «во всем городе (в котором вдобавок не было тогда ни одной мощеной улицы, и некоторые принимали его за деревню) газеты получали человек десять-пятнадцать, да и немудрено – люди в то время в Сибири интересовались только картами, попойками, сплетнями и своими торговыми делами».

Надо сказать, что Федор Михалыч попал в эти места не по своей воле. Тянуло его совсем в другую сторону, уж никак не на Восток. Свои желания, вспоминая конец сороковых, он описывал так:

«Верона, Ромео и Джульетта – черт знает какое было обаяние. В Италию, в Италию! А вместо Италии попал в Семипалатинск, а прежде того в Мертвый дом…»

Другой зэк, тоже писатель, Эдуард Лимонов, но поводу посадки коллеги возмущался: «В кружке Петрашевского всего лишь обсуждали новомодные западные идеи… Но в хваленой царской России этого было достаточно, чтобы быть арестованными». Формулировка приговора была потрясающа: «…за недонесение о распространении преступного о религии и правительстве письма литератора Белинского и злоумышленного сочинения поручика Григорьева, – лишить… чинов, всех прав состояния и подвергнуть смертной казни расстрелянием».

Это всего лишь за недонесение! А мы еще жалуемся на что-то… После пяти лет каторги (ею, как известно, заменили расстрел) Достоевского отправили еще на четыре года служить рядовым – в 1-ю роту Сибирского 7-го линейного батальона, расквартированного как раз в Семипалатинске. Служба медом уж никак не казалась. Вот вам цитатка:

Как нижний чин, Достоевский участвовал в экзекуциях – стоял в строю и трясущимися руками опускал палку на спину какому-нибудь бедолаге, приговоренному начальством. Его (я так понимаю, что самого Федора Михалыча – И. С.) уносили в конвульсиях с этих адских мероприятий. Нервные припадки, которыми он был отмечен с детства, начали перерастать в эпилепсию.

Но потом жизнь стала понемногу налаживаться. Достоевский из казармы переехал на частную квартиру, подружился не только с первым казахским интеллигентом Чоканом Валихановым (в тех краях часто вспоминают о дружбе «двух гениев двух народов»), но и с местным прокурором бароном Александром Врангелем, ценителем «Бедных людей». Врангель «свел рядового с губернатором, и скоро Достоевского произвели в унтер-офицеры. Перед ним распахнулись двери домов именитых горожан, где остальные гости постоянно его путали, правда, с денщиком и порывались всучить верхнюю одежду».

Именно в Семипалатинске Достоевский завел наконец первый в своей жизни роман, – это в 33 года-то! (Неудачные ухаживания еще на воле за знаменитой петербургской красавицей Панаевой, которая смеялась над влюбленным с его счастливыми соперниками, не в счет.) Счастливицей стала замужняя дама Мария Исаева, двадцати восьми лет, «с капризной нижней губкой и нездоровым румянцем на щеках, очень нервная и худенькая блондинка». «После того как ее супруга-пьяницу перестали принимать в приличных местах, она тоже безвылазно сидела дома и сильно страдала по этому поводу». Как только эта блондинка овдовела, писатель, как легко догадаться людям, знающим его натуру, тотчас же сделал ей предложение. Но! Избранница сперва поимела роман с молодым учителем Вергуновым (Достоевский еще искал ему хорошую работу, чтоб тот мог устроить счастье любимой обоими женщины, господи, какая ерунда это все), а уж после, охладев к юному любовнику, уступила