Шрифт:
Закладка:
– У фокстерьеров должна быть бумага из клуба.
– Дворянское собрание – то, которое сейчас, – требовало бумаги от желающих вступить. Толстые были одними из немногих, у кого не запросили документов, подтверждающих, что мы дворяне. Нам, наоборот, сказали – пожалуйста, давайте к нам!
– Вот про дворянство, – у меня такое чувство, что советская власть вроде отменила сословия?
– Насколько мне известно – хотя, может, я плохой историк, – никакого специального декрета выпущено не было. Просто было объявлено, что сословий больше нет, и всё. То есть юридически это так и не было сделано. Честно говоря, я не придаю этому большого значения! Что тридцать поколений – это для меня важно, а то, что десять них графы – это не так принципиально.
– А когда графы Толстые подбирают себе пару, они учитывают сословный фактор?
– Такого у нас нету, чтоб подбирали себе ровню. Племянница Льва Николаевича вышла замуж за башкира. В XIX веке мезальянс всегда был очевидным, но сегодня трудно об этом говорить, ведь нет чистоты родов.
– Вот вы второй раз женаты; и что, обе они графини? Даже после развода?
– Да.
– И сыновья ваши дадут своим женам титул?
– Да.
– А дочки выйдут замуж – то титул не передадут.
– Нет.
Родня
– А вот Татьяна Толстая, она имеет отношение к вам? Она тоже графиня?
– Татьяна Никитична? Ну это вопрос очень деликатный. Его хотелось бы избежать…
– И все-таки.
– Что касается ее деда, Алексея Толстого, то я, честно говоря, вообще не считал его родней никакой. Но когда я был в Самаре, выяснил, что его мать ушла от своего мужа будучи беременной. И вышла замуж за инженера, очень достойного человека, которого я всегда считал отцом Толстого Алексея Николаевича – но который, согласно медсправке, не мог иметь детей… Так что Алексей Толстой – все-таки сын графа Толстого, очень дальнего нашего родственника. Алексей Толстой был хорошим писателем, достойным уважения хотя бы за его дарование. Хотя мне лично не симпатичны его заигрывания с властью. Но уж это уже выбор каждого.
– Бунин его чехвостил.
– Да, Иван Алексеич о своем товарище отзывался пренебрежительно. Но мне не хочется никакой предвзятости. С Татьяной Толстой тесного общения у нас не было, только издали. Может, если б мы встретились, то полюбили б друг друга…
– А самый первый граф Толстой – это был чекист Петр Андреич, который выкрал на Западе царевича Алексея и пытал его после с Петром Первым?
– Да. Он первым получил графство. Сегодня одних прямых потомков Льва Николаевича от тринадцати детей, рожденных в браке совместно с Софьей Андреевной, около двухсот человек. Это большая семья, часть которой живет в Швеции, Канаде, Америке, Италии, Франции, в Уругвае, Чехии, на Мадагаскаре…
– Официальных, стало быть, тринадцать детей. Но и еще ж были, так? Матерый человечище все же.
– Известен один внебрачный сын, которого Лев Николаевич признал, – это Тимофей, рожденный от крестьянки Аксиньи Базыкиной. Есть общество потомков незаконнорожденных детей Льва Николаевича. От членов этого общества я получаю письма регулярно. Вот сейчас в тюрьме сидит один человек, который бездоказательно, без бумаг, пытается уверить меня, что он потомок Льва Толстого. Прислал мне письмо, в котором рассказывает, что его прабабушку отправили в ссылку на хутор, поскольку она была беременна от графа Толстого, а он теперь сидит в тюрьме и плачет.
– Ну, известная песня.
– Абсолютно известная. Но я купился на это! Ну ладно, думаю, съезжу навещу несчастного человека, он сидел неподалеку, в Туле, – не убудет меня. Письмо это привезла мне женщина, которая с этим зэком жила, она рассказала свою историю про то, как ее ограбили, а потом этот человек ее выручил, и она из благодарности стала с ним жить. Такая вот история, которая сама по себе на роман тянет.
Сгоревшая рукопись
– А вы не думали все бросить – и написать этот роман?
– Думал. И не один раз, и не только этот роман, у меня есть еще сюжеты… Но это ж не так просто – подписать роман фамилией Толстой.
– Вон Татьяна Толстая пишет же. И ничего страшного.
– Ну значит, такая она лихая. Может, я менее лихой? Вообще-то я уже написал один роман. Когда мне был 21 год. Показал одну главку отцу, от посмотрел и сказал – хорошо… А потом мой подмосковный дом на Клязьминском водохранилище – там я жил до переезда в Ясную Поляну – в один прекрасный день благополучно сгорел. И рукопись вместе с ним. Эта сгоревшая рукопись меня внутренне освободила. Не писать же одно и то же два раза.
– Так что это, знак такой был – что рукопись сгорела?
– Не знаю. Но это освободило меня от необходимости кому-то показывать текст, скрываться за псевдонимами. Это была такая борьба, которая закончилась моим полным поражением.
– А о чем был роман?
– Я записал потрясающие истории, которые происходили с людьми, которых я встретил в Волгоградской области, на Дону. Они жили в некогда богатой станице, которая превратилась в бедный хутор. Это были истории страшной красоты и невероятные по драматизму! Ну вот одна… Грубый казак полюбил девушку с соседнего хутора, родители и братья ее от него запирали, он ее украл и нес на руках 15 километров. Они поженились, ей пришло время рожать, на майские праздники. Акушер был пьяный, он фактически зарезал несчастную, она погибла. Обезумевший вдовец выкопал из-под яблони обрез и застрелил пьяного акушера. Человек пострадал на всю жизнь – сел, конечно. Я с ним встретился после его отсидки, и он рассказал мне про нежность к жене, которую он потерял… Я вот начал рассказывать, а зря – нельзя, не надо этого.
– А в журнале не страшно было подписываться – Толстой?
– Это было проще. Журналистика – это вообще такая легкомысленная профессия. Ни к чему не обязывает. Хотя я с гордостью вспоминаю 12-летний период работы в «Студенческом меридиане», – отличный был журнал.
– А какой отдел был, комсомольской жизни? Или отдел морали и девственности?
– Нет, литературы и образования. И про спорт писал. В командировки ездил по письмам. Помню, как-то нашел три интересных письма – и
