Вечером она будто почувствовала, что что-то произойдёт: ноет, пока я её мою, и снова ноет, когда я переодеваю её ко сну, да ещё и есть отказывается. Когда она в таком настроении, просто нытья ей, конечно, мало: ей надо царапать меня, кусать, бросаться на пол, рискуя заработать синяки и шишки. Я подхватываю её за голову, чтобы она её себе не разбила, а она впивается ручками мне в лицо и сжимает щёку, насколько хватает её силёнок. Я вскрикиваю и прежде, чем сознаю, что делаю, наотмашь ударяю её по лицу. Непроизвольная реакция. Звон пощёчины эхом отдаётся во всём доме. Следующие пару мгновений стоит мёртвая тишина. Но только пару, потому что по их истечении она поднимает такой крик, что мне кажется, будто я глохну.

Я бросаю взгляд на часы, вижу, как уже поздно, и тоже даю волю слезам. Они текут в три ручья, обжигая мои расцарапанные щёки. Рефлекторно бросив взгляд в зеркало, я вздрагиваю при виде самой себя: опухшие глаза и пурпурные щёки с глубокими царапинами. И как же я теперь встречусь с этим мужчиной? Как я теперь вообще с кем-то встречусь?! Девочка всё ещё корчится на полу, а я распрямляю спину и смотрю на неё, чувствуя, как у меня подёргиваются пальцы. Во мне бурлит гнев. Это она во всём виновата! Как же мне хочется в неё вцепиться и зашвырнуть в спальню. Чем дольше я на неё смотрю, тем неистовее моя ярость, и, не в силах её обуздать, я истошно кричу:

– Заткнись, сопля зелёная!

В следующий момент я хватаю её за руку и волоком затаскиваю в спальню.

Не успеваю я захлопнуть дверь, как раздаётся стук из прихожей. Я цепенею – застываю как соляной столб. В дверь снова стучат. Я прислоняюсь к стене, а потом медленно сползаю по ней, пряча лицо в ладонях.

Он больше не стучит, а просто разворачивается и обращается в бегство. Я представляю, как он, перепрыгивая через две ступеньки, стремительно спускается по лестнице, выбегает из подъезда, садится в свою машину и захлопывает дверцу, вытирая со лба холодный пот. «Пронесло!» – думает он. Конечно, он всё слышал: крики, плач и всё остальное. Сколько он простоял за дверью? И что подумал обо мне? Больше он мне ни разу не позвонил.

Я издаю стон, тру глаза и оборачиваюсь в сторону спальни. Из-за двери по-прежнему раздаются рыдания – даже не рыдания, а всхлипывания и какое-то монотонное бормотание. В этот момент у меня нет ни малейшего желания её успокаивать: я не хочу её видеть, не хочу слышать. В этот момент мне лишь хочется, чтобы она была чьей-нибудь чужой проблемой. При этих мыслях я чувствую укол совести – вслух я бы такого никогда не сказала, но именно такие чувства мной овладевают. Подходить я к ней не хочу – никакой любви я ей дать не могу. Вместо этого я заползаю на диван, с головой накрываюсь одеялом и засыпаю.

Вторник

Орудуя расчёской, Хекла пыталась распутать образовавшийся у неё на затылке волосяной клубок, но, не достигнув цели, попробовала пригладить его руками в надежде, что никто этого бугорка не заметит. Затем она надела толстовку с капюшоном и перекинула через плечо школьный рюкзак.

– Я ушла, – объявила Хекла, проходя мимо кухни, где они как раз завтракали. Ей почти не верилось, что теперь это и её семья. Конечно, Хекла была здесь своей с тех пор, как себя помнила, но отныне ей больше не требовалось возвращаться в Боргарнес, когда выходные подходили к концу.

– Не позавтракаешь с нами? – спросила Сайюнн.

– Я не голодна, – ответила Хекла, надевая стёганую куртку на гусином пуху, которую они подарили ей на день рождения.

– Подвезти тебя? – поднял глаза от газеты Фаннар. – Хотя ты могла бы и пропустить занятия. Все бы отнеслись с пониманием к тому, что ты предпочитаешь остаться на денёк дома после таких новостей.

– Да нет, зачем пропускать? – Весь предыдущий день Хекла провела в четырёх стенах и, по правде говоря, с трудом дождалась возможности выйти из дома. – Пойду пешком, чтоб окончательно проснуться.

Фаннар поглядел на неё с пару мгновений, будто убеждаясь, что с ней всё в порядке, а потом снова углубился в чтение.

За последние месяцы Хекла привыкла к жизни в Акранесе. По матери она особо не тосковала и была рада, что у неё появилась нормальная семья, все члены которой встречались за ужином и вместе ездили в отпуск. Хекле даже не разрешалось отсутствовать дома после определённого часа, и Саюйнн с Фаннаром досадовали, если она этот «комендантский час» нарушала. Для неё такое положение вещей было в новинку, но, как ни странно, их замечания были ей в радость, поскольку являлись доказательством того, что им на неё не наплевать.

Направляясь в сторону школы, Хекла оглянулась, чтобы взглянуть на дом: теперь и она живёт в этом большом коттедже, перед которым стоят две машины, а на террасе имеется джакузи. Как же она завидовала Бергюру, когда ей приходилось возвращаться в Боргарнес – к Марианне. Одно только это имя вызывало воспоминания, которые она старалась прятать как можно глубже в самых потаённых уголках души.

Когда Марианна пропала в первый раз, Хекла три дня провела одна. В то время она была ещё совсем маленькая, и в её памяти остались лишь голод и страх, который она испытывала, когда спускалась ночь. Может, это были даже не настоящие воспоминания, а картины, которые она нарисовала в своём мозгу, зная, что так оно всё и было. Однако страх, который впоследствии посещал её каждый раз, когда она оставалась одна, Хекла забыть не могла. Второй такой случай она помнила очень ясно: она провела в полном одиночестве целую неделю, и никто этого даже не заметил. В десять лет, однако, она уже была в состоянии позаботиться о себе: ходить в школу и питаться тем, что оставалось в морозильнике, или стоявшими в кухонном шкафу консервами. Никто бы ни о чём не догадался, если бы не наступили выходные и за Хеклой не заехали Сайюнн и Фаннар. Тогда ей хотелось, чтобы Марианна вообще больше никогда не вернулась, чтобы она смогла навсегда остаться у них.

Хекла остановилась, чтобы выбрать песню из медиатеки у себя в телефоне. Надев беспроводные наушники, в которых зазвучал хит британской рок-группы Radiohead, она двинулась дальше. Когда она дошла до соединявшей две улицы пешей дорожки,