– А алиби у него было? – перечитывая материалы дела перед их совещанием, Эльма лишний раз удостоверилась, что многие факты звучат неубедительно.

Сайвар снова пожал плечами:

– Да нет. Живёт он один. Поскольку Марианна не отвечала, он якобы расслаблялся дома, а потом сходил на какую-то тусовку.

– Ясно. Значит, нам придётся ещё раз его проверить, – сказал Хёрдюр. – А что с отцом?

– С отцом?

– Я имею в виду отца Хеклы.

– О нём никаких данных. Я так понимаю, даже неизвестно, кто он.

Весной Эльма пыталась это выяснить, но безрезультатно. Кто отец Хеклы, не знал никто, включая её саму. У неё даже не отчество, а матчество: Мариённюдоттир[7].

– Вероятно, имеет смысл прояснить это, – сказал Хёрдюр. – Что ещё? Кто ещё может быть причастен?

– Это, в общем-то, и всё, – ответил Сайвар. – Я имею в виду, что мы поговорили со знакомыми Марианны, с её коллегами, со всеми, кто с ней общался на повседневной основе. Проверили записи телефонных разговоров и посты в соцсетях, но никаких указаний на то, что могло произойти, не нашли. Исчезновению Марианны её подруги не особо удивились, уже не говоря о её дочери. Во время бесед с её окружением мы не заметили и намёка на то, чтобы кто-то желал ей зла.

– Наличие у Марианны проблем с психикой подтвердили только её приятельницы и дочь? – поинтересовался Хёрдюр.

– В документах есть врачебное свидетельство о том, что Марианна принимала антидепрессанты, – пояснила Эльма. – Ну и разумеется, Хекла с трёхлетнего возраста находилась под наблюдением Комитета защиты детей. Тогда же появилась и патронатная семья – я имею в виду Сайюнн и Фаннара.

– Ну, значит, нам придётся переговорить со всеми ними опять, – повторил Хёрдюр и захлопнул лежащую перед ним папку.

– И с чего же нам начать?

В совещательной комнате снова ненадолго повисла тишина. Эльме это дело представлялось каким-то набором разрозненных фактов, и она ума не могла приложить, за что браться в первую очередь. Самым логичным было, конечно, сперва переговорить с ближайшим окружением Марианны и поинтересоваться, не появились ли на сегодняшний день какие-то новые подробности. Но с кого же начать? С Хеклы? С подруг или коллег?

– С Боргарнеса, – предложил Сайвар.

Хёрдюр кивнул:

– Завтра же. Вероятно, лучше всего сначала встретиться с полицейскими, которые вели расследование изначально. А затем неплохо бы пообщаться с её коллегами и подругами. И ещё с тем человеком, который пригласил её на свидание, – с Хафтором.

– А Хекла и её попечители?

Хёрдюр немного подумал и сказал:

– Я буду держать их в курсе того, как идёт расследование, но побеседовать с ними лучше позднее, – он посмотрел на своих коллег взглядом, в котором неожиданно появилась решимость, будто это дело зажгло в нём искру интереса. – То, что мы знаем теперь и не знали ранее, – это что Марианна была убита. Её убили, труп оставили в лавовом поле у Грауброка, а машину бросили в Бифрёсте. Её жестоко избили, расколов ей череп. Судя по гематомам на всём теле, побои продолжались и после того, как её сбили с ног. Нападение не носило сексуального характера, но, возможно, было совершено в состоянии аффекта. Вероятно, из ненависти. У меня есть подозрение, что это дело рук кого-то, кого Марианна хорошо знала.

Один год

«С днём рождения тебя!» я ей не пою, но торт покупаю и ставлю его перед ней. В центре торта одна-единственная свечка. Мы наблюдаем, как она горит, а с улицы доносится шум мусоровоза, который заполняет повисшую между нами тишину. Потом я задуваю свечу и подвигаю торт к ней.

Всё пошло не так, как должно было. У меня существовал план – я сделала всё, чтобы воплотить его, но всё случилось не как я хотела, потому что мир может в одно мгновение развалиться на куски, и одна маленькая ложь может изменить то, как тебя воспринимают люди. В Бога я не верю, но вот о том, наказывает ли меня он, размышляю. Может, эта девочка послана мне в наказание за то, что я натворила? Ведь когда я на неё смотрю, я ничего не вижу и ничего не чувствую. Будто я с ней и не знакома. Будто она – чужой ребёнок. Со своими густыми, чёрными волосами она абсолютно на меня не похожа, и крупная она не по возрасту. Жировые складки у неё на ногах не позволяют натянуть ей ни одни штанишки. Во время беременности я накупила для неё всяких дорогих шмоток, на которые у меня, честно говоря, и средств-то не было, но я поспешила. Она совсем не выглядит как дети в рекламе, и платьица от Ральфа Лорана или Кэльвина Кляйна смотрятся на ней просто нелепо. Они сидят на ней как на корове седло, ведь она не из тех хорошеньких девочек, на которых такой гардероб и рассчитан.

Поначалу я думала отдать её на удочерение. Я представляла себе пару, которая заберёт девочку себе и будет относиться к ней как к собственному ребёнку. Сделай я так, возможно, и мои родители остались бы в Исландии. В последний раз я получила от них весточку в виде письма, которое оказалось у меня в почтовом ящике через несколько дней после рождения дочери. Я сразу же узнала почерк моей матери на конверте и вскрыла его одним рывком, как изголодавшийся ребёнок. В конверт не было вложено ничего, кроме стандартной открытки с заранее набранным поздравлением, под которым мать от руки приписала их имена. Не мама и папа, а просто имена, будто я и не дочь им, а какая-то дальняя родственница.

Поэтому я пытаюсь снизить ожидания, когда следующим днём держу в руках конверт, который моя мать надписала своим витиеватым почерком. Конверт испачкался и помялся – видно, почтальон случайно уронил его в лужу. Войдя в квартиру, я кладу его на кухонный стол и готовлю себе кофе, стараясь дышать ровнее. Я беру конверт в руку, только когда сажусь к столу с чашкой кофе. Конверт тонкий, но внутри него что-то подвижное. Я распечатываю его, и на стол выпадает тоненькая серебряная цепочка, рассчитанная на детскую шею. На цепочке – маленькая серебряная подвеска, на которой выгравирована буква Х – первая буква имени моей дочери.

* * *

Сайюнн услышала смех, едва открыв дверь. Такой смех, от которого начинает болеть живот и становится трудно дышать. Когда она сама в последний раз так смеялась? Похоже, ещё в подростковом возрасте. Фаннар был всем