не должны помешать Тиму стать врачом. Мы были командой с восьми лет. Мы против всего мира, включая наших собственных родителей.

Я протягиваю руку, и мы помогаем друг другу подняться на ноги.

– Тим, послушай. Я найду способ это исправить. Поверь мне.

Сомнение отражается на его лице, поэтому я целую его. Когда мы отстраняемся друг от друга, он смиренно улыбается.

– Я знаю, что лучше не спорить, когда ты приняла решение, Керри Смит.

31 декабря 2000 года

19. Тим

Нигде в процессе подачи заявления в медицинский колледж не оценивалась способность печени перерабатывать алкоголь. Сегодня, более чем когда-либо, это кажется опасным упущением.

– Давай, Палмер, залей это в себя!

Голубое пламя пляшет на самбуке, и, хотя я видел, как другие ее пили, не получая ожогов, мой инстинкт самосохранения не позволяет мне последовать их примеру.

– О черт возьми, если ему не нужно, это сделаю я! – Гарри Уилкокс выхватывает у меня рюмку, и я больше не в центре внимания.

Я оцениваю, что производительность моей печени примерно средняя для моей возрастной группы. За четырнадцать недель, прошедших с начала семестра, пять человек были выведены из строя алкоголем различными способами, в основном рвотой. Возможно, так мы просто адаптируемся к жидкостям организма, с которыми столкнемся в клинической практике.

– Умный ход с самбукой, – говорит Лора. – У меня был друг в Sixth Form, который вдохнул не в то время и в итоге получил опаленные ноздри и отсутствие волос в носу.

– Я хотел бы на это посмотреть, – выпаливаю я, думая конкретно об Уилкоксе. Мгновение спустя понимаю, насколько отвратно это, должно быть, прозвучало, но она смеется.

Я бы никогда не изменил Керри – не после всего, что она сделала, на какие жертвы пошла, чтобы позволить мне поступить в университет. Но если бы я это сделал, то только с кем-то вроде Лоры. Она умна и хороша собой, но не слишком, так что в степени нашей привлекательности нет чересчур большого несоответствия. По статистике, подобные отношения никогда не работают.

– Хочешь потанцевать? – улыбается она мне.

– Я не умею танцевать. То есть умею, но не на публике.

– Танцевать может каждый. Давай, Палмер! Изобрази несколько движений!

Хорошо. Итак, девушка, которая пристает, не стала бы звать парня по фамилии, не так ли? Или наоборот? Возможно, именно так она и сделала бы? Безоговорочное обожание моей матери не научило меня понимать женщин, с которыми я не состою в родстве.

Даже Керри, которую я знаю с девяти лет, сбивает меня с толку бесчисленными мелочами. Гормоны, которые превращают ее в безутешную пессимистку ровно на 36 часов каждый месяц. Безрассудство, которое проскальзывает в определенные моменты, например, когда она ведет машину своей мамы.

И это не считая более важных вещей: почему она казалась возмущенной моим поцелуем в день своего рождения, но передумала в тот день, когда я притворился, что сдал экзамен по вождению? Почему она бросила все, чтобы я мог поступить в медицинский колледж?

Почему она вообще меня любит?

Лора тянет меня на танцпол, и я чувствую, что остальные снова оборачиваются в нашу сторону. Она улыбается мне, когда начинается следующая песня – «Если это не любовь», – и я пытаюсь забыть, что кто-то смотрит. Потому что, если мне удается преодолеть свою застенчивость, я танцую лучше, чем можно подумать, глядя на меня. То же самое относится и к сексу. Я обнаружил это, когда мы с Керри вместе потеряли девственность. Все оказалось лучше, чем мы оба когда-либо ожидали.

– Черт возьми, Палмер, – кричит Лора, перекрывая музыку, – ты темная лошадка!

– Что я могу сказать? У меня множество скрытых талантов.

– Интересно, что еще ты умеешь?

Когда она хищно улыбается, я жалею, что не могу взять свои слова обратно.

Я пропускаю полночь – это бессмысленно. Но когда я возвращаюсь на танцпол из мрачного туалета, облепленный полосками серпантина, Лора выглядит разочарованной.

Когда все прутся в квартиру Уилкокса, я планирую отправиться домой к матери, но Лора тащит меня за собой. Шато Уилкокса – у него на двери нарисована китчевая вывеска, – это большие апартаменты на цокольном этаже в паре минут ходьбы от больницы, хотя пройдет почти три года, прежде чем мы действительно доберемся до пациентов. Родители Уилкокса купили шато специально для него, и он взял пару соседей, которые уже проходят клиническую практику и почти не бывают здесь, что меня устраивает, поскольку я получаю практически все это место в свое распоряжение.

Мы всего в двух улицах от моря, и, когда мы выходим в сад во внутреннем дворике, там пахнет озоном. Свирепый ветер отдает солью, но дождь ненадолго прекратился, и нас согревает еще большее количество выпивки и вызванное ею временное дружелюбие. В дальнем конце патио, рядом с кремневой стеной, стоит большая коробка, Уилкокс подходит к ней и хлопает в ладоши, чтобы убедиться, что завладел всеобщим вниманием.

– Мы сделали это, ребята. Прошел всего один семестр, но мы – будущее поколение врачей. Медики нового тысячелетия. Костоправы, косметологи, хирурги. Некоторые из нас собираются творить историю, изобретать крутые штуки. Другим придется довольствоваться тем, что они разбогатели до неприличия, убирая морщины у дам определенного возраста.

Все смеются, и я признаю, что это так же смешно, как и напыщенно.

– Но я знаю от своего отца и моего дяди и от их отца до них, что друзья, которых мы заводим сейчас, останутся с нами на десятилетия. Дружба, выкованная над учебными трупами – это то, что длится вечно. Так что пейте, веселитесь и-и-и… ба-бах!

Он достает из кармана коробок спичек и поджигает что-то с краю коробки, затем бежит обратно к остальным во внутреннем дворике. Мы ждем. Уилкокс выглядит разочарованным.

– Это стоило больше трехсот фунтов, было бы лучше…

Первый фейерверк вырывается из коробки, раскрываясь в небе, как гигантская белая хризантема, будто тестирует воздух для остальных. И они действительно следуют – добрых три минуты цвета и шума. Интересно, видят ли это пациенты в больнице?..

И видит ли это Керри? Или она слишком сосредоточена на мигающих огнях на экране перед ней, менее чем в миле отсюда, в диспетчерской «Скорой помощи»?

– Великолепно, правда? – говорит Лора, прижимаясь ко мне и притворяясь, что ей холоднее, чем есть на самом деле.

Может, я и идиот, но даже я могу сказать, что она хочет, чтобы я ее поцеловал.

– Да. Хотя не уверен, что они стоят триста фунтов. Извини, мне нужно еще выпить.

Когда я ухожу, облегчение сменяется сожалением. До сих пор я целовался только с одной девушкой в своей жизни.

Все диваны в гостиной заняты целующимися парами, но на кухне тихо. Я наливаю себе водки с колой.

– Все в порядке, Палмер? – Уилкокс стоит в дверях. – Роскошная Лора уже вонзила в тебя свои зубы?

Странно видеть его одного: обычно он всегда окружен прихвостнями. Мне его деньги не слишком интересны. Чего бы мне действительно хотелось, так это его уверенности.

Пора отправляться домой, пока моя зависть не превратилась во что-то более темное.

– Я иду домой.

– Не будь занудой на вечеринке! – он хлопает меня по плечу. – Эй, если тебя клонит в сон, у меня, вероятно, есть кое-что, что взбодрит тебя, – он постукивает себя по носу.

Мы все знаем, что Уилкокс употребляет наркотики. Я никогда ничего не пробовал, даже травку или колеса, как крутые ребята в Sixth Form. Мне даже никогда не предлагали. Но теперь я задумываюсь: могут ли наркотики сделать меня хоть немного похожим на Уилкокса?

– Хорошо.

Его спальня опрятна почти по-военному, двуспальная кровать аккуратно застелена на случай, если ему надоест принимать гостей.

Уилкокс открывает ящик дубового письменного стола. В жестяной коробке, которую он достает, раньше хранились ириски, но теперь в ней пакетик с порошком, который он высыпает на инкрустированную поверхность и делит на две линии кредитной карточкой. Я всегда думал, что это телевизионное клише.

– Ты первый? – предлагает он.

– Нет, ты, – отвечаю я, потому что понятия не имею, что делать.

Он садится в кожаное кресло, сворачивает листок бумаги, вынув его из стопки в ящике стола – я почти ожидаю пятидесятифунтовую банкноту – и засовывает его себе в ноздрю, прижимая другую пальцем. Пристраивает импровизированную