ее на кисть руки. Карли была нервной, как и многие наркоманы. У нее были впалые глаза, острые, как стекло, скулы и спутанные черные волосы, лежавшие на костлявых плечах. Она выглядела хрупкой и больной, словно одержимая, и так действительно можно было подумать, если бы не ее высказывания. Несмотря на ее состояние, Карли всегда было что сказать. Она неизменно находила какой-нибудь остроумный ответ.

– Тебе сегодня пришла посылка.

У нее загорелись глаза, хотя ей удалось сохранить нейтральное выражение лица.

– К сожалению, – продолжила я, – там был запрещенный предмет, поэтому ты ее не получишь.

– А, ясно, – ответила она, продолжая делать вид, что ей ничего не известно. Конечно, она все знала.

– Можешь больше не ждать еду.

Потом она закатила глаза. На ее лице появилось выражение ужаса.

– Черт возьми! – выпалила она.

Карли ударила кулаком по матрасу. Я оставила ее биться в истерике и вернулась в кабинет, где мы проводили досмотры. Поймать Карли с поличным было не такой уж трудной задачей, кроме того, это был сверток размером с горошину, и Карли нельзя было назвать крупной торговкой наркотиками. Однако все это было частью более глобальной задачи: сбора разведданных. Теперь мы знали, что «Карли Джонс систематически пытается получить наркотики». Рядом с ее именем в системе поставили пометку. За ней было установлено более пристальное наблюдение, как и за ее связями с другими заключенными, которые могли попытаться сделать то же самое. Это были маленькие мазки, которые в итоге объединялись в большую картину. Сбор разведданных является ключом к обеспечению безопасности тюрьмы. В то время я даже не подозревала, что это сыграет настолько важную роль в моей жизни.

Что касается передач с едой, их в итоге запретили из-за угрозы безопасности. Кроме того, проверки занимали слишком много времени, и заключенных вполне неплохо кормили: на питание каждого из них выделялось Ј2,02, что немногим меньше Ј2,87, выделяемых на одного пациента больницы. Помимо книг и одежды, родственники и друзья заключенных могут передавать деньги, которые поступают на личный счет. Семьи также имеют право оформить и оплатить доставку газет.

Если я, не отходя от темы еды, скажу «гигантские африканские улитки», о чем вы подумаете? Возможно, не о том, что они станут вашим ужином.

Мне это даже в голову не пришло, когда я увидела, как одно из этих огромных существ ползет по моему столу, оставляя за собой след слизи.

Был 1991 год, и я работала в приемном отделении тюрьмы, где сотрудники «приветствовали» заключенных, проверяли ордеры, обыскивали личные вещи, выдавали все самое необходимое, включая зубную щетку, дезодорант, зубную пасту, шампунь и бритвенный станок (это предусмотрено законом), а также предоставляли тюремную униформу, если у новоприбывшей не было своей чистой одежды. В отличие от заключенных мужского пола, которые были обязаны носить тюремную униформу, женщинам, уже осужденным или находящимся в предварительном заключении, разрешалось носить свою одежду. Нам часто приходилось выдавать униформу, поскольку многие женщины, оказавшиеся в Холлоуэй, были бездомными, одетыми в лохмотья и зараженными вшами.

Через приемное отделение заключенные выходили на свободу. За один день мы могли принять 80 человек и выпустить 90. Это был огромный человеческий поток. Была еще одна группа заключенных, которая проходила через приемное отделение: женщины, которые пользовались расширенными привилегиями. Они были на хорошем счету. Да, они совершили преступления, но не были опасными для окружающих. В целом они хорошо себя вели. Неудивительно, что среди них было много женщин из Западной Африки, которых посадили за наркоторговлю.

Каждое воскресенье им предоставляли отгул на пару часов, во время которого они могли пойти в город – Холлоуэй – и купить еду. Вечером они устраивали большое застолье.

Мы не беспокоились о том, что они сбегут во время пребывания в городе, поскольку, откровенно говоря, куда им было идти? У большинства из них не было родственников в Великобритании. У них не было денег, кроме Ј20 на покупки, но они на них долго бы не протянули. Кроме того, все они прошли оценку риска. Если бы кто-то из них все же решился сбежать, мы бы вызвали полицию, которая обнаружила бы их с легкостью.

К тому времени я проработала в тюрьме более четырех лет и была повышена до старшей надзирательницы (я стала одной из самых молодых старших надзирательниц в стране). Из полутора лет, которые я провела в приемном отделении, к тому моменту я проработала там всего несколько недель. В рамках обучения вы работаете в разных подразделениях тюрьмы и потом можете попросить перевести вас в другое место, если захотите сменить обстановку. Единственный перевод, о котором я просила, был перевод на свежий воздух. Я полгода косила газоны в саду, и это было великолепно. Это напомнило мне о тех временах, когда я доила коров в деревне.

Из-за движения людей в обоих направлениях приемное отделение было оживленным местом. Только по воскресеньям ничего не происходило, кроме того, что заключенные с расширенными привилегиями уходили в город.

Однажды в воскресенье я руководила обысками личных вещей заключенных. Это очень похоже на досмотр ручной клади в аэропорту. Женщины, пользовавшиеся расширенными привилегиями, только что вернулись с рынка с полными пакетами. После обыска с раздеванием сумки обнюхал натренированный собачий нос, способный учуять запах наркотиков за километр. Каким бы доверием ни пользовались заключенные, их все равно всегда обыскивали.

В дверях кабинета появилась новая надзирательница с пакетом в руках. Ее глаза были большими, как блюдца.

– Все в порядке? – спросила я.

Это была стройная блондинка с волосами, собранными в пучок. Она была не старше 22 лет. Как говорится, у нее еще молоко на губах не обсохло. Не говоря ни слова, она поднесла пакет к столу, поставила его и посмотрела на меня глазами, которые кричали: «Сделай что-нибудь!»

Мой взгляд метался между ней, пакетом и гигантской улиткой, высовывавшей голову из пакета. Говоря «гигантской», я имею в виду размер небольшого футбольного мяча.

Это огромное существо выползло на мой стол.

Я в ужасе отпрянула.

– Что это? – спросила меня надзирательница.

Первые несколько секунд я не могла проронить ни слова от удивления.

– Я не знаю! – в итоге ответила я. Очевидно, это была улитка, но я никогда не видела ничего подобного. – Где, черт возьми, ты ее взяла?

– Одна из женщин принесла ее с рынка. Она утверждает, что собирается съесть ее на ужин.

– Что, прости?

– Она хочет ее съесть.

Когда я оправилась от первоначального шока, на меня нахлынула волна сопротивления жестокому обращению с животными.

– Она не будет это есть! – сказала я твердо. – Это живое существо. Заключенные не понесут его на кухню и не убьют!

– Так что же мне делать?! – воскликнула надзирательница.

– Не знаю. Позвони в Лондонский зоопарк, может, они что-то подскажут.

Улитка оставляла за собой следы из слизи.

– А пока убери ее