Шрифт:
Закладка:
Главный распорядитель похорон, Кацунобу, сразу по окончании средней школы отправился на заработки в столицу вместе с другими местными ребятами. Устроился он на завод компании «Мицубиси» в районе Офуна в Камакуре, где и проработал до выхода на пенсию. Потом он вернулся на родину, чтобы присматривать за матерью, которая к тому времени уже жила одна, а его жена и дети остались в Камакуре.
– Как быстро время идет – вот уже и сорок девятый день. Мама любила поболтать, а еще ей нравилось заботиться об окружающих, и поэтому ее отсутствие сильнее всего ощущается, например, во время ужина. И все же вашими молитвами она прожила долгую жизнь – восемьдесят восемь лет, а теперь отправилась в Чистую землю, так что, думаю, потихоньку я смогу прийти в себя.
Моя семья осталась в Канагаве, и как только я улажу все дела здесь, то отправлюсь обратно к ним. Однако я и дальше буду приезжать сюда на все заупокойные службы и надеюсь все также поддерживать связь со всеми вами. Пожалуйста, угощайтесь – я заранее приношу свои извинения за столь скромный стол. Оставайтесь у нас так долго, как вам позволит время. Еще раз благодарю присутствующих!
Все принялись за угощение. Мы ели рыбу с овощами, проваренную в соевом соусе, поджаренный на масле корень лопуха, соленья, картофельный салат, онигири и запивали все это изрядным количеством саке, все подливая друг другу и Кацунобу. Я набрался так, что не мог идти. Не помню, как мы возвращались обратно, но дома я, не ужиная, ничком упал на расстеленный Сэцуко футон и заснул.
Меня разбудил стук дождя по крыше.
Сэцуко всегда вставала рано, и часам к семи, когда я просыпался, она обычно уже заканчивала со стиркой и уборкой в саду, а из кухни доносились запахи мисо-супа и риса.
В то утро ничем не пахло…
Слышно было, как плещется вода в сточном желобе.
Льет, похоже, сильно…
Я открыл глаза и посмотрел на потолок.
Блеклый свет, пробивавшийся сквозь занавески, окрашивал комнату в серые тона.
Я повернулся и увидел, что Сэцуко лежит рядом на своем футоне.
Я протянул руку, чтобы разбудить ее, и ощутил лишь холод…
Я коснулся руки Сэцуко, лежавшей на одеяле.
В ужасе я вскочил, откинул одеяло и принялся трясти ее, но было поздно – тело уже начало коченеть.
Лицо мое исказила гримаса боли. Нахмурившись, я зажмурил глаза.
– Почему? – только и смог произнести я.
Сердце бешено колотилось, а пустота в голове была как будто залита красным светом. На один миг мне показалось, что все это – лишь дурной сон, и я огляделся вокруг. Все вещи были на своих местах. Значит, это не сон. Стенные часы принялись привычно отбивать удары, но я был настолько напуган, что не смог их посчитать. Взглянув на циферблат, я заметил, что часовая стрелка стоит на семерке, а минутная – на двенадцати.
– Семь часов, – со стоном выдавил я, поворачиваясь к Сэцуко.
Ночное бдение, похороны, прощание, вынос гроба, кремация, собирание праха, возвращение останков, некролог, визиты к соседям и в храм Сёэн-дзи, процедуры по возвращению страховки и отмены пенсионных выплат, разбор вещей, поминальная служба сорок девятого дня, установка урны с прахом… Я был словно не в себе и все-таки продолжал заниматься этими делами, одним за другим, пока наконец все, что было связано со смертью Сэцуко, не было улажено.
Подняв крышку под могильной плитой, под которой скрывался наш семейный склеп, я отодвинул подальше урны с прахом родителей и поставил вперед те, в которых покоились останки Коити и Сэцуко. В этот момент над головой у меня раздался громкий стрекот – цикада сидела где-то в ветвях сосны.
Первая песня цикады Кемпфера – они всегда появляются, когда подходит к концу сезон дождей.
– Мне почему-то кажется, что я умру, когда запоют цикады.
Я вспомнил, как за несколько дней до своей кончины Сэцуко произнесла это, складывая белье после стирки. Повалившись на колени и упершись ладонями в пол, я зарыдал. Молила ли она о помощи… А если бы я сразу вызвал «Скорую» – спасли бы они ее?.. Но я был пьян и спал без задних ног, пока рядом умирала Сэцуко. Я все равно что убил ее.
После службы, которую провел настоятель Сёэн-дзи, я как главный распорядитель похорон первым подошел возжечь благовония, а вслед за мной потянулись остальные. На этом церемония установки урны в могилу и завершилась.
– Как ни прискорбно это сознавать, но мертвых нам не вернуть. Но давайте думать о хорошем. Сэцуко была так счастлива эти последние семь лет, которые вы провели в тесном семейном кругу – точно в медовый месяц, – попытался утешить меня Садао, старший брат Сэцуко. Но я все прокручивал в голове слова, сказанные мне матерью на похоронах Коити. Что поделать, не везет тебе…
Сэцуко, конечно, иногда жаловалась на боли в пояснице или в ногах, но в целом отличалась отменным здоровьем и никогда не сидела без дела. И вот она умерла в шестьдесят пять… Почему это случилось с нами?.. Якорь гнева потонул где-то глубоко в моей душе, и я больше не мог плакать.
Ёко волновалась за меня, поэтому моя внучка Мари, работавшая медсестрой в ветеринарной клинике в Харамати, стала периодически навещать меня. В конце концов, она тоже начала переживать за мое состояние, поэтому выехала из своей старой квартиры и перебралась ко мне.
Она привезла с собой пса по кличке Котаро. Небольшой, с длинным телом и мордочкой, коричневый Котаро много лаял. Мари рассказала, что кто-то оставил его на цепи у забора ветеринарной клиники. Она написала объявление и повесила на доску в клинике, но Котаро так никто и не забрал, поэтому Мари оставила его у себя.
Мари – славная девчонка. Каждое утро она жарила для меня тосты, готовила глазунью или яйца с ветчиной. Мне нравилось наблюдать, как она поворачивается и со смехом обращается к Котаро, сидевшему у ее ног в ожидании чего-нибудь вкусненького. В семь часов утра она сажала пса на пассажирское сиденье своей машины и выезжала в Харамати по государственной трассе номер шесть. Частенько она возвращалась уже в ночи, так что обедал и ужинал я в одиночестве. Готовка и стирка не вызывала у меня трудностей – все благодаря годам, прожитым в общежитии для рабочих. Вот только после первого с кончины Сэцуко О-бона я перестал нормально спать. И сын, и жена умерли во сне… По ночам, когда я лежал в постели, я чувствовал, как холодеет мое
