Луи было совершенно верно то, что сказала как-то раз Зели: «с тех пор, как у нас появились наши дети, мы живем только для них, в этом наше счастье, и мы всегда находим его только в них».

Для всех девочек Мартэн воспоминание о родителях всегда будет отмечено этой убежденностью: папа и мама искали свое счастье в их счастье, — в этом состоит радость и чувство уверенности от осознания себя в качестве чьих-то детей.

Так все они переехали в Лизье, один из самых старинных и типичных нормандских городков, в прелестный сельский домик, окруженный несколько защищенным просторным садом. Там дочери могли расти неподалеку от скромного и заботливого глаза тети — мудрой и щедрой женщины, которая отчасти могла восполнить отсутствие матери.

В городе люди привыкли видеть этого высокого, очень изысканного господина с уже седой бородой, — «с осанкой рыцаря и обликом святого», — который проходил по улице в сопровождении стайки девочек-подростков, держа за ручку белокурого ребенка. В приходе все наперебой старались уступить им хотя бы два стула, стоявших рядом: «И это было несложно, — будет вспоминать Тереза, — так как всем настолько приятно было видеть такого красивого старика с такой маленькой дочкой, что люди вставали и уступали место» (Рукопись А, 60).

Как раз на фоне этого городка, благодаря Терезе впоследствии ставшего известным на весь мир, и развернулась священная драма, которая нуждается в некотором «теологическом предисловии» для ее понимания.

Иисус пришел в мир прежде всего для того, чтобы открыть нам образ небесного Отца — бесконечную Любовь, которая сотворила нас, и безграничное Милосердие, которое нас искупило.

Все Его слова, Его поступки, сама Его личность стремились к этому: от того, как Он был Сыном, — поистине Сыном — мы должны были научиться познанию небесного Отца и довериться Ему.

«Кто видит Меня, — говорил Иисус, — видит Отца Моего, ибо Я в Отце, и Отец во Мне». Поэтому Он называл Отца самым нежным и привычным словом, которым еврейские дети в первые годы жизни называли своего отца («Абба!»), и нас так научил называть Его в молитве.

С той поры в каждой христианской семье реализуется (или должно было бы реализоваться) что-то от этого таинства. Каждый отец должен бы вести своего ребенка до предания его в надежные руки Отца, сущего на небесах.

Это, однако же, происходит только в том случае, если «в то время, как ребенок смотрит на своего земного отца, тот взирает на своего Отца небесного». Необходимо следовать, как говорится, «от взгляда к взгляду».

Но если в этом и заключается секрет истинного отцовства, то мы можем представить себе, насколько таинство делается драматичным и священным, когда в намерения Бога входит предложить миру блестящий пример «сыновнего отношения».

Поэтому, если Тереза будет почитаться в Церкви как «самая любимая девочка в мире» и если «новым путем», который она предложит, должно будет стать «духовное детство» (даже если мы по-прежнему предпочитаем говорить о «церковном детстве»), то нетрудно понять, что «таинство отцовства» должно было воздействовать на нее необыкновенным образом.

Следовательно, Луи Мартэн имел дар и призвание воплотить бесконечное и нежное отцовство Бога в своем повседневном и чарующем человеческом отцовстве, так что «образ и подобие» почти смешивались с оригиналом.

Именно будучи «до такой степени отцом» (Tam Pater nemo! [лат.]: «Никто не может быть Отцом до такой степени!» — учил уже Тертуллиан, говоря о небесном Отце, но не забывая непосредственное призвание родителей быть Его подобием), Луи Мартэн реализовал свою святость.

Теперь мы можем вернуться к рассказу о том, как великодушно он выполнил доверенную ему миссию.

В Лизье семейная жизнь протекала таким образом, что ее естественные и сверхъестественные стороны сливались взаимно без непоследовательности и натяжек: естественное воспринималось сверхъестественно, сверхъестественное — естественно.

Это означает, что каждый человек, каждое событие, да и сами предметы играли свою естественную роль символа (то есть, все это отсылало к чему-то «более великому», «более настоящему», «более доброму», «более прекрасному», и эту «отсылку», как правило, замечали) и таинства, так что все в какой-то мере сообщало «благодать Божью».

Это не означало, что семейная жизнь была лишена проблем. Если бы было так, то этот пример был бы бездоказательным.

Например, Тереза после смерти матери не была больше девочкой счастливой и порывистой, экспансивной и упрямой, как прежде. Она стала робкой, слишком чувствительной, плаксивой и болезненной, и в ее жизни были даже некоторые эпизоды, стоявшие на полпути между психопатологией и отрицательным воздействием таинственных сил.

Однако, ее спасла именно та среда, которую бережно охранял отец: «Но я была окружена самыми деликатными проявлениями чувств. Папино сердце, такое нежное само по себе, прибавило к той любви, что в нем была, также и поистине материнскую любовь» (РА 45).

В устах святой эти выражения не сентиментальны, поскольку Тереза именно так объясняла свойство Божьей любви: что она способна быть одновременно отцовской и материнской.

В монастыре она написала стихотворение, в котором говорит: «О Toi qui sus сгёег le coeur des meres/ je trouve en Toi le plus tendre des peres!» (франц.: «В Тебе, создавшем сердце матерей, я нахожу нежнейшего из отцов!»).

В то же время старшие сестры заменяли для маленькой Терезы мать, стараясь не упустить ничего из того, чему их учила Зели.

День начинался в половине шестого утра, когда самые старшие вместе с отцом шли к шестичасовой мессе. «Это единственная месса, — говорил Луи, — на которой могут присутствовать служанки и рабочие. Там мы среди бедных». И так было в любое время года, даже в плохую погоду.

Лишь познее, чтобы принять в эту группу и младших дочерей, не заставляя их вставать слишком рано, он согласился ходить к мессе в семь часов.

На обратном пути девочки начинали свое щебетанье, которому Луи обычно оставался чужд. Он причащался ежедневно и так объяснял свое молчание: «Я продолжаю беседовать с нашим Господом».

Затем Полин шла будить маленькую Терезу. «Утром ты приходила будить меня; ты спрашивала, поручила ли я Богу мое сердце, потом помогала мне одеться, говоря мне о Нем. Потом рядом с тобой я читала молитву…»

Так начинался день в семье Мартэн. Затем девочка училась читать и писать, постигала грамматику, катехизис и священную историю (тогда до восьми лет школьное обучение, если это было возможно, осуществлялось в семье).

После обеда была неизменная прогулка с отцом и всегда краткое посещение Святых Даров, каждый раз в различных церквях города; и маленький подарок. Потом — домой учить уроки. А все остальное время, в теплую погоду — в саду вместе