За этими тремя контрастами должны следовать три пророчества, за ними — проповедь о необходимости самоотречения, страдания и взаимного подчинения.

Но там, как требует Вайс, хотят заставить нас поглощать такие положительные камни и пельмени, такие фигуры исключительно «индивидуальной истины», или поклоняться им как фетишам? Когда Иисус так ясно сказал, что Он должен страдать, и только что добавил, что Он воскреснет на третий день, Петр должен встать и сказать: это далеко? Когда Иисус говорит о страданиях и смерти, ученики должны быть такими детьми и спорить о том, кто больше? Когда Иисус снова говорит о страданиях, неужели Зеведеев не знает ничего лучше, чем думать, как опередить остальных, чтобы завладеть местами справа и слева от Господа?

Было бы бессмысленной тратой времени говорить, что если Иисус знал, с какими детьми ему приходится иметь дело, то Он должен был либо вообще не говорить с ними о таких вещах, либо, если уж очень хотелось, отвести их в детскую школу. Бессмысленно прямо говорить, что если бы Иисус так ясно сказал о Своих страданиях, то ученики, даже дети, поняли бы Его. Иисус не делал этих откровений ученикам, Ему не нужно было беспокоиться об их ребячестве; Петр, двенадцать и Зеведеев должны были вести себя так непонятно глупо только для того, чтобы Иисус имел возможность, т. е. чтобы евангелист, если можно ошибиться в этом слове, имел яркий повод разглядеть значение страданий в Царстве Божием или указать, до каких применений дух должен смягчить мысль о страданиях Спасителя для спасения своей души.

Если Иисус должен был заранее предсказать Свои страдания и описать последние часы вплоть до грубейших совпадений, чтобы стало ясно Его всеведение и добровольность, с которой Он подошел к страданию, то детские фантазии Его учеников служат для того, чтобы наложить печать Божественной возвышенности на Его спокойствие и уверенность в себе для евангельского взгляда.

Тот, кто все же осмелится принять эти пророчества за слова Иисуса, пусть сделает малейшую деталь понятной для здравомыслящих, пусть расскажет, например, о чем думали ученики, когда Иисус просил их взять свой «крест». Бенгель прав, и он прав до тех пор, пока не приходится доказывать обратное, когда говорит, что крест не использовался евреями в переносном и буквальном смысле. Он прав, когда говорит, что Иисус намекает на свой крест, но ошибается, когда хочет сделать понятной возможность такого намека, утверждая, что Иисус уже нес крест втайне. Знали ли об этом ученики, заметили ли они это, или Иисус показал им это?

Лука также сделал собственное предсказание, которое нам еще предстоит рассмотреть, чтобы ответить на вопрос, в котором оно снова сыграло большую роль.

6. Иерусалим, убийца пророков и праздничные путешествия Иисуса.

Ситуация, когда некоторые фарисеи предупреждают Иисуса, что Ирод охотится за его жизнью, для нас уже не существует. Пойди, — отвечает Иисус своим теперь уже очень обеспокоенным врагам, — и скажи лисице сей: Видишь ли, Я сегодня и завтра изгоняю бесов и исцеляю болезни, а в третий день кончаю, чем это отличается от слов евангелиста, который и в других случаях знает так много о том, как бесы повинуются имени Иисуса, которому исцеления больных кажутся одним из важнейших аспектов дела Иисуса, и который очень неуклюже поместил счет после трех дней, который имеет место в первоначальном пророчестве Иисуса, чтобы использовать его как рубрику для главного дела Иисуса и завершения Его курса. Только то, что я должен идти сегодня и завтра и послезавтра, ибо не может пророк погибнуть вне Иерусалима» ст. 33. Таким образом, еще одно, тоже не особенно удачное применение трех дней и несколько слишком догматическое преобразование слов Иисуса, которые Лука читает в Марке и которые он сам снова записывает С. 18, 31. Где написан догмат о том, что ни один пророк не может погибнуть вне Иерусалима, или какая предыстория могла привести Иисуса к такому догмату? Если же евангелист в столь хорошо придуманном отрывке пишет дальнейшее опровержение: «Иерусалим, Иерусалим, убивающий пророков и побивающий камнями посланных к тебе, сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не хотели? Вот, дом твой останется пустынным. А Я говорю вам: вы уже не увидите Меня, доколе не придет время, чтобы вы сказали: благословен грядый во имя Господне». Здесь, в этом месте, где Иисус еще не был в Иерусалиме, здесь, где Иисус впервые заявляет, что должен идти в Иерусалим, потому что только здесь пророк может погибнуть, здесь и возникло это изречение, поскольку оно в то же время считается пророчеством о приеме, который встретил Иисус при входе в святой город, ибо здесь кто-то воскликнул: «Царь, грядущий во имя Господне!» (mel and glory in the highest! также было воскликнуто, тема этого английского хвалебного гимна «Слава в вышних Богу и мир на земле!) Матфей не видел связи этого изречения с входом в Иерусалим; он поверил ему, потому что Иерусалим в то же время мыслится как город, о котором Господь часто старался, чтобы он занял лучшее место, если бы сделал его, отделенным от этого запутанного двойного исполнения тройного, последнего слова, с которым Господь обратился к народу. Это ему не помогло, так как изречение слишком близко относится к въезду в Иерусалим и к тому приему, который был тогда оказан Иисусу; поэтому мы не должны благословлять его, ибо разве не сквозит в этом изречении предположение, что Иисус часто бывал в Иерусалиме, предположение, которое кажется тем более правильным и обоснованным, что оно противоречит другим предположениям синоптистов? Нет! Лука сформировал это изречение первым! На изречении, которое стоит в таком подозрительном окружении и с которым, поскольку оно говорит о смерти в Иерусалиме, действительно существует внутренняя связь, хочется ли создавать систему? Не обнаруживается ли в первом Евангелии след, который мог бы привести нас к предпосылкам четвертого Евангелия?

Вайс считает себя оправданным, заключая из этого высказывания более длительное пребывание Иисуса в Иерусалиме, которое, как он в то же время думает, справедливо предполагают только синоптисты. Но он опирается на неверное место, отведенное Матфеем этому изречению. Он строит на песке. В сочинении Луки это изречение имеет твердую почву, насколько это вообще возможно в химерическом мире этого сочинения.

Лука, конечно, не тот человек, который мог бы прийти на помощь четвертому евангелисту, и не тот, кто мог