Шрифт:
Закладка:
Милая, поверь: мечта моя, чтобы ты, ты, ты… живописала «Чашу». Она — _т_в_о_я, Олюша, и я тебе пошлю все права. И буду просить тебя — принять ее в свое обладание и в свое сердце. Только тебе могу ее оставить. Не тревожься моим физическим состоянием. Я скриплю. И кто знает, сколько еще буду скрипеть. Я быстро выпрямляюсь. Ты же видела, в Париже, как я был бодр!.. Я — на нервах живу, и, Слава Богу, цел… недуги мои… — _и_т_о_г_и_ всего. Очень бы я хотел, чтобы д-р Клинкенберг узнал «На пеньках» и «Солнце». Он много возьмет, для души. _З_н_а_ю. Он — художник сердцем, он — _б_о_л_ь_ш_о_й — _д_у_х_о_м: он, познавший до предела физическое строение человека, — верующий! Ясно, какой он _б_о_л_ь_ш_о_й. Как я чту и люблю таких. Ты _н_е_ могла обмануться, ты — «лейденская баночка», чуть электричества — и листочки разошлись, схватили! Ты вся — электра. О, чуткая… Как я тебя почувствовал, через письма, — и _н_е_ обманулся! Ты для меня — _з_а_в_е_т_н_а_я.
Нет, милая, я верю, что Ж[укович] достоин твоих хлопот. Ты права. Помощь чистому в творческом, — служение, долг. И я всем сердцем желаю, чтобы кончились гнусные мытарства, для певца. Но подлостью ныне мир стоит, — и удивительно, что не рушится. Прости меня, но ты и сама виновата, что я так воспринял, так _к_р_и_в_о. Я всегда за тебя дрожу, чтобы и пылинка тебя не задела. Понимаешь, Оля..? Ты — так _в_ы_д_е_л_е_н_а_ для меня, из всех!
Оля, я очень скорблю, что нет у меня «Ярмарки»… — она так светла… солнечна, она — удалась тебе, несмотря на многие изъяны. Чего ты хочешь?.. Мастера не вдруг стали великими. И я не сообразил, что нельзя предъявлять к тебе предельных требований. Т_а_к_о_е_ — чую — не по силам и сложившимся мастерам. «Ярмарка» — огромная же картина!.. А ты ее в день — два дала.
На днях мне принесли мою книгу, изданную в Москве (писал, кажется, тебе), пятый томик, «Волчий перекат»722. Там: «Волчий перекат», «Виноград», «Росстани», «Весенний шум». И что же? Эту книгу я в декабре 14 года послал Леониду Андрееву, на его присыл мне — писал тебе? — 24 томов полного собрания сочинений издательства «Просвещение»723. Написал, на ней: «Леониду Николаевичу Андрееву, признательно, Ив. Шмелев. Москва. 14 дей. 1914 г.». Послал в Финляндию, на его дачу, на Черной речке, в Куоколо. И вот, мне ее принесли… в Париже, через 32 года! Как говорили римляне: «Габент суа фата либелли»[226]. «И незаконные (даже) имеют свою судьбу». И сколько же просили за нее? Тысячу франков. Я не взял. Зачем мне?.. Говорят, — для вас — 1000, уже дают полторы. Я предлагал обменять на Бунина «Роза Иерихона», с его надписанием мне. Нет, «это не то», говорят. Ушла книга. Свою подпись я знаю, к чему мне? Правда, этого 5-го тома нет у меня, замотали.
Очень благодарю тебя, дружок, но нет: не думай устраивать чтения обо мне. Как можно, в переводе, пусть отличном, дать писателя?! Конечно, можно было бы надергать странички в лучших переводах: А. Лютера, К. Розенберг, А. Схот… — но это лишь — отражения!., нет, целую твое сердце, мысли… — нет, это не музыка, не пение… это — _с_л_о_в_о, и _т_ы_ понимаешь, что такое _с_л_о_в_о, в чем сила его. В _о_б_р_а_з_е, вызываемом понятными звуками _р_о_д_н_о_й_ речи (всякими ассоциациями, «эхо»…). Пропадет, не дой-дет до сердца. Можно читать иностранную книгу, но _с_л_у_ш_а_т_ь… — правда, меня в Германии давали иногда по радио, в «кусочках». Но ведь в радио _в_с_е_ сходит. Прислать «На пеньках»? И — «Солнце мертвых»? — по-немецки. И по-голландски — «На пеньках»? Воображаю, _ч_т_о_ наляпала Козлиха! Она куда без стеснения, чем Эмерик. Эта крикунья глаз опять не кажет. Накричала… отбила женевское издательство. Да мне плевать на деньги, нужды нет, обеспечен на месяцы… и бу-дут. А досадно.
Вверяю тебе полную «карт-блянш»[227]: что хочешь делай со всем моим, только не иссякайся. Только тебе _в_с_е_ вверяю. Одной. И был бы счастлив — _в_с_е_ отдать тебе: ты — _в_е_р_н_а_я, ты чистая, ты — любящая. Ива я, во имя покойной, не обижу, часть оставлю, чтобы не судили меня.
Я уверен, что на тебя _в_с_е_ придут, если бы устраивать, успех будет, но я воздержусь. Если Бог судит, если я окрепну, если найду воли, я сам приеду в Голландию, и сам прочту, — часть — по-русски, часть по-французски, часть — по-немецки… — ты меня выправишь в произношении, по-французски я могу прилично, — и тогда мы вместе поделим успех, который бу-дет. Сумеем вместе выбрать. Нет, голубка, не надо, ни-как не соглашусь навалить на тебя такую заботу. Храни себя, это мне — радость.
Язва куда лучше, приструнил ее диетой, ух-какой… и Уже пять дней нет уколов мышьяка. Теперь только бы оставила меня почесуха, ставшая почти привычной. Хорошо, ночью тоже спит, шельма. Финики еще не продают, к февралю это… тогда каждый день буду посылать тебе. А пока — жуй бананы и миндалики. Завтра отправлю первые 2 кг пустяков. Сардинки пошлю, всем по сардинке! Чудесные, лучшие португальские. И пряник, который ждет больше месяца, ты его оттеплишь в печурке. И грецких орешков. Но всего по малости. Сахару, жаль, не дозволяют, тикеточное!
Не кривись, а будь послушной Олечкой и скажи, просто: «Ваня, пошли мне то-то и то-то…» — это будет мне высшей лаской от тебя. А то — «один миндалик, как символ»! Чушь. Я рассерчал. Но я тут же и поцеловал тебя, назвав — «глупая девочка…» — я от всего сердца, ведь…
Целую мою Ольгуну.
Твой Ванёк
162
О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву
19. XII.46
Ванёк, от тебя нет обещанного письма, и я страшно волнуюсь. Ты болен? Лучше бы не писал, что «завтра пишу тебе». Мама больна, но теперь, слава Богу, лучше, жара нет, но кажется будет прострел, а это тоже мучительно. Холодище зверский, —
