держит на себе столпы неба и земли), и надо только представить себе существование какого-нибудь скульптурного изображения, на котором Атлас представлен стоящим на своей горе и держащим земной шар пред лицом солнечного бога», показывающим богу «все царства земли», для того чтобы получить некоторое основание для этого бессмысленного, как будто, мифа. В одном рассказе особенно подчеркивается, что он «первый научил людей рассматривать небо, как сферу (шар), и надо думать, что и тут миф обязан своим происхождением какому-нибудь изображению. Кроме того существуют и другие точки соприкосновения между рассматриваемыми мифическими образами. Атлас, как отец Плеяд, мог, конечно, получить место и среди звездных символов, а так как он фигурировал также и в роли морского бога, то он имел еще одну общую черту с Паном, поскольку козлиный хвост пана иногда преображался в рыбий[57], поскольку и Пан изображался с раковиной в руке. Наконец, и индостанская мифология сохранила нам представление о мифическом козле, руки которого служат для несения мира, а это ведь представление совершенно ясно указывает на отождествление Пана и Атласа.

II.

Все это, однако, лишь отдаленные аналогии, и миф об Атласе и Геркулесе приводит нас снова к исходной точке. Ведь изображение согбенного Атласа, стоящего на вершине горы и державшего земной шар пред солнечным богом, могло показаться какому-нибудь христианину изображением злого духа, предлагающего Иисусу власть над царствами земли. Во всяком случае таким именно казалось христианам изображение Пана, стоящего на горе и указывающего на мир, лежащий внизу. Для иудейских христиан Пан на горе именно был Азазелом, козлоподобным горным демоном. А так как Азазел был для Оригена тем дьяволом, специальной миссией которого по представлению израильтян было «искушать людей, то первые христиане имели все основания представлять сатану в своих священных книгах в каком-нибудь из обликов козлоподобного бога[58]. Незнакомые с астрологическим смыслом этого символа, они придали ему историческое истолкование, как они это делали и с другими символами в своих древнейших писаниях. Мы убедимся позже, что подобное явление произошло и с «Нагорной проповедью». Замечательно, что козел еврейских ритуальных мистерий, которые причинил столько затруднений многим комментаторам, является ничем иным, как дубликатом тельца, который в египетских мистериях символизировал Тифона, злого духа. И в том и другом случае мы видим, что представление о злом духе неотделимо от монотеистических систем, если оно впоследствии даже и отвергалось.

Рис. 21. Козлоподобный бог Силен с богом-спасителем Дионисом.

Наиболее поучительной стороной этого вопроса является тот факт, что и демон, и воспитатель бога, и сам бог, и гора, — все они являются простым вариантом первоначального представления о солнце, начинающем свое восходящее движение в созвездии Козерога, о высоком светиле, управляющем миром. Такое же явление можно проследить и в Египте, где Озирис и его смертельный враг Тифон оба являются солнечными символами, где символические столпы, начинающиеся в нижнем небе и кончающиеся в верхнем, связаны с Озирисом и его деревом. В еврейском ритуале «господу» полагался жертвенный козел так же, как козлоподобному Азазелу[59]. Всякое заключение, говорит нам один логик, совершается путем «замещения по подобию». Древние мифотворцы были тоже логиками, правда, отнюдь не глубокими.

Если, таким образом, «весьма высокая гора» является детально совершенно несомненного мифического происхождения, то очевидно и другая деталь, согласно которой Иисус «отправляется в пустыню», «где искушал его дьявол», имеет такое же происхождение. «Пустыня» была признанным местопребыванием козлоподобного бога и еврейских демонов вообще, подобно тому, как горы были обиталищем Пана. Дионис тоже отправляется со своим проводником Силеном в дальнее путешествие через безводную страну. Они приходят в пустынную местность, где живут дикие звери. Здесь Дионис сражается со своими демоническими противниками. Одного из них он убивает и на трупе его воздвигает высокую гору. Окружному населению Дионис объявляет, что он пришел покарать за грехи и сделать людьми счастливыми. Миф о Дионисе приобрел здесь этический уклон. Но у христиан был ведь кроме того и иудейский прообраз для «пустыни», как места искушения. По еврейскому ритуалу Азазел — грешный козел отпущения, символ бога греховного, отправлялся в пустыню, которая являлась для иудеев обителью всякого греха. Во втором евангелии упоминается только пустыня, ни о горе, ни о крыле храма там не говорится. Возможно, что этот рассказ и был первоначальной формой христианского мифа. У Луки тоже вначале не было горы, у него говорилось лишь о том, что сатана «возвел Иисуса». Однако, и эта простейшая форма христианского мифа могла быть основана на каком-нибудь художественном изображении. Миф о козле, боге и горе принимает иногда форму мифа о Пане, обучающем юного Олимпа, который, как мы знаем, сам стал учителем молодого Зевса.

Эта версия очень помогла объяснить смысл зевсова прозвища «олимпиец». В этом мифе налицо, правда, и гора, но Олимп фигурирует в качестве юноши, и сцена обучения изображалась в виде хоровода менад и сатиров, созерцающих молодого Зевса и его учителя. Эта сцена могла, опять-таки, внушить христианам идею «искушения», а деталь «возведения на гору» могла быть внушена художественным произведением Гелиодора, изображающим борьбу Пана и Олимпа, при чем это изображение могло возникнуть со своей стороны на основании какой-нибудь непонятной для потомков древней сцены, изображавшей козлоподобного бога, ведущего бога солнца на вершину космической горы. Во всяком случае такую связь между всеми этими мифами игнорировать не приходится, а мы имеем теперь уже достаточно оснований, чтобы признать ошибочное истолкование древних символов источником бесчисленных мифов.

Рис. 22. Состязание козлоподобного демона Марсиаса с богом Олимпом, олицетворением священной горы.

Впрочем «крыло храма» является лишь вариантом горы перед «небесными столпами», мы имеем здесь новый случай замещения по подобию. Сорокадневный же «пост» Иисуса, (имеющий во всяком случае языческое происхождение), является аналогией сорокадневного поста Моисея и Илии — двух солнечных богов. Не исключена возможность того, что и миф о рогатом Моисее, вступившем в пререкания с господом на вершине горы, происходит из того же древнеаккадийского мифа о козлоподобном и солнечном боге, ибо Дионис, который во многих отношениях является двойником Моисея, очень часто приводится в связи с козлом. Наконец, мы именно здесь в Вавилонии находим подлинный первоисточник ритуального обряда, который лег в основу большого литературного направления. Ведь греческая драма начала по-видимому свое развитие именно с Диониса и козла, а самое название и тема «трагедии» берут свое начало от тех «песнопений» («хоры сатиров»), которые имели место во время Дионисовых празднеств.

Рис. 23.