назиром) наречется». Единственное соответствующее место существует у Исайи (XI, 1), где предсказывается о том, что из корня Иессеева произрастет ветвь (вернее росток, «нецер»). У Захарии мы находим не слово «нецер», а «цемах», но возможно, что «нецер» было специальным выражением для «отрасли корня иессеева, и что в потерянных арамейских рукописях именно это выражение употреблено было у обоих пророков. Что «цемах» — отрасль разумеет у Захарии мессию так же, как и слово «нецер» у Исайи подтверждается халдейскими комментариями к Захарии, в которых написано: (III, 8) «мессия» и «муж, имя которому мессия» (VI, 12).

Мы имеем здесь дело, таким образом, с мессий Иошуа, который мог получить прозвище «назорей» или «назир», воплощая собой мистическую отрасль Исайи. Возможно, что это было возвратом к древнему символическому первосвященнику и мессии Иошуа, которого Павел мог отвергать, как Иисуса, " которого мы не проповедовали». Тот факт, что в тексте Захарии (VI, 11), который вначале очевидно уделял одну корону Зерубабелю, мы имеем пред собою следы явной подделки, доказывает существование специального дохристианского движения, связанного с «Иошуа» Захарии.

Какого свойства было это движение, сейчас установить трудно[51]. Однако, из того, что маздеистская деталь о «семи очах» ассоциирована с Иошуа у Захарии (III, 9) и с иудейским Иошуа в «Откровения» (V, 5 — 6) явствует с полной убедительностью, что мы имеем здесь дело с длительной эволюцией мессианистской идеи. Впрочем позволительно утверждать, что существование особого типа «назиров», названных так, якобы, по мистическому термину «нецер» Исайии и Захарии, могло служить причиной происхождения прозвища «назарянин», которое должно было помочь христизму отмежеваться от назиризма.

Но какова бы ни была эта теория происхождения и развития прозвища «назарянин», одно ясно. Нет никаких оснований для утверждения, что Иисус был человеком, родившимся в Назарете. Если бы даже он и родился там, то в высшей степени невероятно, чтобы его поклонники впоследствии были названы по деревушке, в которой он родился, но в которой он фактически с проповедью не выступал, и это было тем более невероятно, что непосредственные ученики Иисуса никогда «назарянами» не назывались и Павел этого выражения ни разу не употребляет. Известное выражение «галилеянин», так часто употреблявшееся в писаниях христиан, совершенно исключает возможность географического происхождения прозвища «назореи». Во всяком случае, в то время, когда «назореи» существовали уже в большом количестве, мнимый географический пункт Назарет не мог иметь для иезуистов никакого значения. Нет, следовательно, никакого основания предполагать, что какой-нибудь пророк или основоположник какого-нибудь культа родился в Назарете. Думать так, значит идти наперекор всяким выводам, вытекающим из критической проверки первоисточников.

X. Искушение.

I.

Если рождение бога, как мы убедились, имеет одинаковые черты в народной мифологии, как Европы, так и Индии, то миф об искушении бога имеет специфически восточный отпечаток. До появления христизма сходного мифа в эллинистической религии не существовало. Миф об искушении является, однако, в конце концов, вариантом мифа о рождении, и мы обнаружим истинный его смысл именно при помощи некоторых эллинских мифов, о которых мы еще не говорили. Нет более поучительного образца для изучения мифотворческого процесса, чем миф об искушении.

В своей христианской модификации миф об искушении имеет много общего с частью мифа об искушении Будды. Еще больше сходство христианского мифа с мифом об искушении Заратуштры. Относительно этих обоих мифов Дармштетер[52] утверждает, что они являются двумя, независимыми друг от друга, отпрысками мифа об искушении Шарамы Паннсом в Ригведе. Так как первая часть буддийской легенды является натуралистическим мифом, в котором солнечный бог подвергается в начале своего пути нападению духов бури, то вполне резонно было бы предположить, что этот или другой индостанский вариант мог послужить основой для мифа об искушении, а уже впоследствии на этой фантастической основе в процессе постепенного усложнения и мудрствования вырос рассматриваемый нами христианский миф.

Рис. 16. Прообраз христианского сатаны-греческий козлоногий бог Пан.

Есть, однако, убедительное доказательство, говорящее за то, что христианский миф развился совершенно иным путем. И, если мы хотим проследить путь этого развития, то мы должны сначала привести доказательства в пользу нашего предположения, что миф об искушении Заратуштры имеет не индийское происхождение.

Первым доказательством является наличность «весьма высокой горы» в рассказе первого р третьего евангелия. Эта деталь имеет свою аналогию в одном сравнительно мало значительном греческом мифе. В одном рассказе о молодом Юпитере, а рассказ этот приводится в «Священной истории» Эвгемера, переведенной Эннием и сохраненной христианским отцом церкви Лактанцием[53], говорится о том, как «Пан повел Юпитера к горам, которые носят название небесных столпов, откуда Юпитер обозрел всю землю, где он построил жертвенник небу; на этом алтаре Юпитер принес жертву и т. д.

Этот самый миф, который, по всей вероятности, как мы еще увидим, был создан для объяснения какой-нибудь картины или скульптурного изображения[54], мог во всяком случае послужить исходной точкой и основой для христианского рассказа.

В этом мифе Пан, который изображался с рогами, хвостом и копытами, занимает место дьявола, который именно так представлялся с незапамятных времен сознанию иудеев и христиан. Пан, бог, пугающий людей, имел уже для язычников некоторый инфернальный характер. Когда мы читаем рассказ о сатане, показывающем Иисусу все царства мира " требующем от него поклонения, то мы обнаруживаем лишь некоторое прибавление к греческому рассказу. Возможно, что какое-нибудь изображение представляло юного бога, стоящего вместе с демоном у алтаря на вершине горы. И тогда как язычники считали совершенно естественным пребывание Пана в своем излюбленном месте, на вершине горы (Пан был горным богом), то глаз христианина мог увидеть в этом изображении ни что иное, как искушение бога: дьявол предлагает богу все царства земные и требует от него взамен поклонение себе. Чуждым элементом в христианском рассказе об искушении является именно наивное признание неограниченной власти дьявола над землей — одна из многих иллюстраций невыдержанности семитического или иного древнею единобожия, всегда пронизанного элементами дуализма. Но так как такое крайне дуалистическое представление о власти сатаны не встречается больше нигде в евангелиях, то всего вероятнее, что этот эпизод попал туда случайно.

Мы увидим, что этот эпизод имеет связь с зодиакальной астрологией, ибо, подобно тому, как Иисус появляется на роковом повороте всей своей жизни сидящим на двух ослах, символизировавших созвездие Рака, подобно этому он мог быть ассоциирован, и с «козлом», который «ведет солнце из мира дольнею (ab infernis partibus) в горние области», который по своей козьей природе