Стоит отметить тот факт, что если при упоминании о пребывании Иисуса на горе ему приписана целая «Нагорная проповедь», то в рассказе о пребывании Иисуса с огромной толпой в пустыне нет ни звука о том, чему Иисус якобы «учил» народ в пустыне. Попытка выжать из такого схематического сообщения хотя бы самый факт проповеди Иисуса народу, ушедшему за учителем в пустыню, является совершенно праздной затеей. В действительности нет ровно никакого основания видеть в рассказе о проповеди Иисуса в пустыне что-либо иное, кроме попытки евангелистов воспроизвести и использовать рассказы о путешествии Диониса со своими спутниками через пустыню. Мы уже знаем из разбора мифа об искушении, о ливийском мифе, в котором рассказывается о Дионисе, который повел рать своих спутников против титанов в безводную пустыню, причем ливийцы, щедро снабжали спутников Диониса пищей. Путешествие Диониса в безводную страну могло показаться его поклонникам совершенно естественным, ибо Дионис был подателем вина, так что о нем рассказывалось, что он одним своим прикосновением создавал вино, хлеб и оливковое масло. Вероятно, ему приписывалось также и чудо насыщения своих спутников в пустыне. Художественные изображения, рисующие распределение чудесной пищи Диониса среди его спутников в пустыне, могли быть достаточным стимулом для создания христианского мифа о чудесном насыщении спутников Иисуса. Для христистов чудо являлось не наростом над каким-то реальным фактом пребывания Иисуса с народом в пустыне. Ибо не будь этого чуда, — не было бы смысла и упоминать о пребывании в пустыне. Заимствованное из языческого источника чудо насыщения множества людей было тем ядром, вокруг которого и вырос рассказ о путешествии Иисуса с народом в пустыню. Это тем более очевидно, что рассказ о пребывании Иисуса в пустыне упоминается в евангелиях без всякой нужды два раза.

XVII. Миропомазание.

Среди лишенных чудесного характера евангельских эпизодов особым признанием некоторых натуралистов пользовался рассказ о миропомазании Иисуса женщиной в виду его особенного драматического и морального интереса. И, тем не менее, самый беглый обзор всех версий этого рассказа обнаруживает фиктивность по крайней мере известной части его. У Матфея и Марка мы находим почти дословно совпадающий рассказ об этом эпизоде: женщина возлила драгоценное миро на голову учителя, а когда апостолы или другие очевидцы выразили свое негодование по поводу напрасной расточительности женщины, Иисус воздал ей хвалу за ее поступок. В пророческом тоне Иисус возвещает о своей мессианистической миссии, причем речь Иисуса носит здесь явно мифический характер. У Луки женщина, охарактеризованная грешницей, целует ноги учителя, плачет над ними, вытирает их своими волосами и возливает миро на ноги учителя, а не на голову. В четвертом евангелии Мария омывает ноги учителя миром, вытирает их своими волосами, но не плачет. У Матфея и Марка Иисус говорит о том, что женщина «приготовила его к погребению», Лука этих слов Иисуса не приводит. Какая же из всех версий наиболее заслуживает доверия? Или мы, быть может, должны вместе с некоторыми теологами признать, что в этом рассказе разумеется нечто большее, чем простое миропомазание?

Какой-нибудь факт, подобный описываемому в евангелиях, мог, конечно, хотя это и мало вероятно, иметь место в жизни какого-нибудь народного проповедника или махди. Однако, мы уже убедились из предыдущего, что образ евангельского Иисуса представляет собой чисто мифическую комбинацию, так что приходится заранее отказываться от доверия к тем рассказам которые даны у евангелистов в сильно расходящихся вариантах. И в данном случае вполне возможно, что не только рассказ о миропомазании сам по себе был выдумкой, приуроченной к любому проповеднику, но и самые слова Иисуса придуманы каким-нибудь позднейшим иезуистом. Нет ни какого-нибудь особенного доверия и к евангельскому рассказу о миропомазании. У синоптиков миропомазание представлено как деяние «некой женщины», отождествление же этой женщины с Марией, сестрой мифического Лазаря, у Иоанна столь же мало обосновано, как и позднейшее отождествление ее с Марией из Магдалы.

Если мы попытаемся поискать источник этого рассказа среди ритуальных мистерий, откуда берут свое начало бесчисленные мифы древности, то мы должны, прежде всего, задаться вопросом, мог ли такой эпизод иметь место в ритуале. Ответ ясен: какая-нибудь форма миропомазания бога обязательно должна была существовать в древнем ритуале. Иисус был во времена Павла для своих поклонников мессией-христом-помазанным, а термин «помазанник» выражал даже и у позднейших иудеев представление об определенной ритуальной церемонии. В ветхом завете мы много раз встречаем выражение «мессия» в смысле «помазанник», так что слово «мошиах» так всегда и переводится словом «помазанник». «Мессией» был Элиша (Елисей), «мессией» назвал себя Исайа, мессией был и военный жрец, sacerdos unctus ad bellum (жрец, помазанный на войну), который, согласно предписаний закона, подлежал помазанию миром. И, если бы какой-нибудь мессия получил признание всего иудейского народа, то он, наверное, был бы помазан священным миром. Для древнейших иезуистов из язычников эпитет «Христос» должен был иметь еще более конкретный смысл, чем термин «мессия» для «иудеев». У них вполне резонно мог возникнуть вопрос: почему бы их «помазаннику» не быть и в самом деле помазанным»? А отсюда и мог появиться рассказ о миропомазании Иисуса. Так как христос язычников носил антииудаистский характер, то он не мог быть помазанным рукой иудейского священника. Но тогда кто же все-таки совершил это помазание? Миф о рождении и ритуал воскресения Иисуса, а равно и весь великий культ Диониса, имевший последователей главным образом среди женщин, могли дать материал для ответа на этот вопрос.

Весь евангельский рассказ о миропомазании носит, очевидно, не иудейский, а языческий характер. Апостолы представлены в этом рассказе людьми скаредными и тупоумными, хотя в четвертом евангелии эта неприятная роль выпадает на долю Иуды. С другой стороны мы видим, что в позднейших интерполяциях наиболее преданными из последователей Иисуса были женщины, так что иезуистам из язычников могло показаться вполне подходящим приписать именно женщине священный акт миропомазания спасителя. Знаменательно, что рассказ о миропомазании в его простейшей, разумеется, форме, признан школой Вейса последней по времени частью протоевангельского текста. По всей вероятности, рассказ этот и является последней вставкой, относящейся к тому времени, когда христианское движение приобрело отчетливо выраженный языческий характер. Для иудеев помазание «мессии» женщиной не могло быть, конечно, авторитетным, греки же и сирийцы давно привыкли ассоциировать многие элементы своего ритуала именно с женщинами. Во всяком случае вполне возможно, что весь рассказ о миропомазании Иисуса вплоть до детали о «доме