Я помогаю ей встать на ноги, и в этот момент наши руки соединяются, тела сливаются, сердца стучат одинаково быстро, и все, чего я хочу в этом мире, ― это впиться в нее своими губами.

Я знаю, что она тоже это чувствует.

Ее глаза поднимаются к моим, и между нами проскакивает искра.

― Что на самом деле было в письме, которое ты прочитал? Я не глупая, Бастен. Что бы там ни было, после этого между нами все изменилось.

Моя челюсть сжимается. Секрет рвется из меня наружу, хотя бы для того, чтобы разгладить эти тревожные морщинки вокруг ее глаз.

В ответ на молчание она обнимает ладонями мое лицо, изучая меня, как художник изучает портрет одного из бессмертных. Ищет тени и свет. Находит мелкие недостатки. Запоминает черты.

― Скажи мне, Бастен, ― шепчет она, и глаза у нее такие бездонно синие, что я могу думать только о той ночи, которую мы провели в пещере за водопадом к югу от Дюрена. Лучшая, мать ее, ночь в моей жизни. Впервые я осмелился поверить, что могу обрести счастье.

― Я не могу, маленькая фиалка.

Передо мной словно захлопывается дверь, разрывая связь, бушующую между нами.

Долгое мгновение мы оба молчим. Потом она отводит взгляд.

― По крайней мере, ты не выполнил свою угрозу поцеловать меня, ― криво усмехается она, пытаясь скрыть свою боль.

Мое сердце сжимается.

― Я знаю, что ты меня ненавидишь, ― говорю я, обхватывая ее челюсть одной рукой. ― Я это заслужил. Но со мной ты в безопасности, Сабина. Я не прикоснусь к тебе, не поцелую тебя, если ты не попросишь.

Хотя в ее сверкающих как звезды глазах плещется желание, в ответ она крепко сжимает губы.

Отказ причиняет боль, но это не удивительно.

Боль завязывает меня в узлы, разрывая сердце и душу, и я на свинцовых ногах поворачиваюсь к окну. Надеюсь, эта чертова сова не нагадит мне на голову, пока я буду спускаться. Это было бы как раз то, чего я, блядь, заслуживаю…

Ее рука мягко опускается на мой бицепс.

― Бастен. Подожди. ― Ее шепот такой тихий, но я слышу его. Как и слышу желание в ее голосе. И будь я проклят, если во мне не взрывается потребность в ней в десять раз сильнее.

Мое дыхание замирает, когда я поворачиваюсь обратно. От предвкушения по коже пробегают мурашки, а ладони становятся влажными от желания обнять ее.

Ее расстроенные глаза на бледном лице поднимаются, чтобы встретиться с моим взглядом.

― Это должно быть в последний раз.

В последний раз? Нет. Последнего раза не будет никогда. Я смирился с тем, что предаю человека, который близок мне, как брат. Я никогда не отпущу Сабину ― она будет моей до скончания веков, даже если никогда не наденет мое кольцо на палец.

Но, конечно. Она может пытаться убедить себя, что это в последний раз.

Ее сердцебиение учащается, когда энергия между нами меняется. Я чувствую запах Максимэна через дверь; он сейчас в конце коридора, за пределами слышимости, засовывает палец в киску Серенит, пока думает, что все спят. Он крутой старый ублюдок, но эта женщина всегда была его слабостью.

А значит, Сабина в моем полном распоряжении.

Я делаю шаг вперед с таким властным видом, что с ее губ срывается изумленный вздох.

Опираясь одной рукой на высокий каркас кровати с балдахином, я нависаю над ней и приказываю низким голосом:

― Ложись на кровать.

Ее глаза словно загораются изнутри.

― Разве ты не собираешься сначала поцеловать меня?

― О, маленькая фиалка. Сегодня я поцелую тебя тысячу раз, но начну не с этого.

Я слышу, как ее дыхание перехватывает. Глаза, похожие на глаза олененка, не отрываются от меня, пока она медленно опускает свою пухлую попку на одеяло. Кровь бурлит в ее венах, как паводок в овраге.

Она смотрит на меня сквозь ресницы, словно ожидая приказа.

Моя рука сжимает столбик кровати.

― Сними трусики.

Она смещается к центру кровати, медленно задирает ночную рубашку, давая мне возможность увидеть ее кремовую кожу в лунном свете, и спускает кружевной лоскут ткани по кожаным ножнам кинжала, пристегнутым к ее бедру.

Я еще даже не прикоснулся к ней, но чувствую, что ее киска уже увлажнилась.

Мой взгляд падает на то место, которое дразняще прикрыто ее ночной рубашкой.

― А теперь покажи мне, как ты себя ласкаешь.

Ее рука теребит ткань ночной рубашки.

― Я этого не делаю.

Я ласково фыркаю на ее ложь.

― Дорогая, все это делают.

Она прикусывает зубами нижнюю губу, а по ее шее растекается такой восхитительный розовый цвет, что мне хочется слизать его, как глазурь. Теперь она отводит глаза, внезапно смущаясь. Ей нечего стесняться ― мысль о том, что она прикасается к себе, возбуждает меня как ничто другое. Моя маленькая фиалка бесстрашна, когда дело доходит до укрощения единорога, но в спальне краснеет.

Но это не страшно. Потому что я собираюсь разрушить все ее мысли о целомудрии, пока ее потребности не станут такими же порочными, как мои.

Я обхватываю ее стройные лодыжки и притягиваю ее задницу к краю кровати, так что ее голова оказывается на уровне моего пояса.

Я обвожу пуговицу брюк средним пальцем.

― Тогда прикоснись ко мне.

Ее нижняя губа снова оказывается между зубами, когда она нерешительно берется за дело, не понимая, как расстегиваются пуговицы на мужских брюках. Но она решает эту проблему, а затем выпускает на свободу мой тяжелый член, который устремляется к ней, словно ведомый собственным разумом.

На секунду она перестает дышать.

― Возьми его в рот, ― приказываю