Шрифт:
Закладка:
Джерси всегда поступает так, как ей хочется. Идеально выдрессировав десятки кобелей и сук, Анна так и не смогла заставить свою собственную собаку следовать хозяйской указке. Бесстрастно щурясь на назойливых людей, псина сама решала, когда и куда ей уходить; когда оставаться.
Тогда, стряхнув двадцатикилограммовую тушу с себя в мокрый снег, мучимая отходняком Анна не сумела ее прогнать. Уворачиваясь от пинков, собака не обращала внимания на яростный мат выжившей. Не спеша трусила рядом, опустив голову.
В общем, Джерси последовала за Анной.
Загадочным образом упрямство пятнистой суки запустило Аннину жизнь на новый виток.
Прошли годы, и появились другие собаки.
Исчезли наркотики, не сразу, но все же – да. Исчезли. Животные не выносят пьяных.
Прибилась принцесса Наташа.
Лисичкино.
Приют…
Анна бесконечно дорожит устоявшимся постоянством их сегодняшнего бытия.
Так зачем сюда приехал ребенок?
Глава 14. …Натальей Михайловной
Да, конечно, порой Витя лукавит, забвение вовсе не тотально. Нередко Наталья Михайловна замечает в его взгляде понимание. Интуиция женщины сплетается со знаниями врача: деменция еще не окончательно поглотила ее Виктора. В начале болезни человек часто остается хозяином капризного рассудка.
Первые шаги по зарастающей тропе. Дни, когда солнца в разы больше, чем тьмы.
Самые страшные дни. Безжалостный свет способен без прикрас поведать о мгле, поджидающей впереди.
Зная это, Наталья Михайловна ни за что не признается своему добродушному соседу, что догадывается о его «возвращениях».
Будем милостивы хотя бы в конце нашей любовной битвы: давай не узнаем друг друга.
Так что в мгновения Витиной ясности Наталья Михайловна лишь обрывает себя на полуслове, боясь спугнуть встречу; кутается в грустную нежность совсем не старых старческих глаз друга; молчит.
Наверное, и он секунды тишины наполняет картинками храброй влюбленности двух струсивших к финалу юнцов. Впрочем, знать наверняка Наталья Михайловна не может: она не спросит, Виктор не скажет.
Замрем.
Я сохраню твой секрет, глупый старичок. Успей не узнать мой.
Пожалуйста.
Ах, да. Кстати. Она его все еще любит. Я. Тебя. Все еще. Вот так вот. Оказывается.
Не переставала. Ужасно смешно. В …десят с чем-то лет.
Ужасно.
Сегодня Наталья Михайловна решает прифрантиться. Серое вельветовое она не снимала с вешалки с приема последнего пациента (как забавно врут устойчивые словосочетания – Катя бы оценила, наш ожесточенный любитель семантики! Конечно, снимала, ведь паковала в чемодан при переезде – не носила просто).
Со временем причины потеряли былую очевидность, но много лет подряд Наталья Михайловна была убеждена, что на работе женщина-врач может быть только в платьях. Никаких штанов или – упаси бог! – денима.
Пастельные тона, элегантность свободного кроя, нитка жемчуга, в конце концов. Отправляясь на сражение с чужими болезнями, она по утрам изящно зачехляла свою рассеянность. Так сказать, подтягивала работоспособность до уровня внешнего вида. Возможно, медсестры клиники посмеивались над жеманством стареющей кокетки, но метод Натальи Михайловны срабатывал безотказно: платье выпрямляло спину, осанка выстраивала четкую структуру мыслей. Потому что (положа руку на сердце) давайте признаем: в обычной жизни гениальный и востребованный гомеопат была очень и очень… э-э-э… несобранна. Да, так можно сказать, несобранна. Кстати, вот и еще один пунктик одностороннего раздора с невесткой: Катя не выносит, когда вещи покидают закрепленные за ними места. А Наталья Михайловна физически не в состоянии закрепить всю эту домашнюю географию в сознании. При этом Кате глубоко плевать, какое количество пыли окружает аккуратно расставленные предметы интерьера, ну а ей… Ей слишком хорошо известен вред, наносимый пылью иммунитету любого организма.
Катя беззвучно злится, паникуя в неконтролируемом хаосе разбросанных другими вещиц, Наталья Михайловна тщетно смущается своей вечной безалаберности. Старается увидеть обстановку Катиными глазами. Зажмуривается в ужасе.
Ладно.
Она может лишь вытереть пыль. Еще раз.
Кате плевать на пыль…
Повторяюсь, да? И вообще отвлеклась.
Тема дня – стильное серое платье.
Почему вообще строгий повседневный дресс-код гомеопата исключал какие-нибудь эффектные дизайнерские брюки, например? Тоже неплохая рамка для соответствующей настройки интеллекта. Наталья Михайловна и не вспомнит уже. Презрительно отвергала, и все тут.
Она от многого самонадеянно отказывалась в те времена.
Уверенность в собственной незыблемости?
Не болеют те, кто лечит других. God complex.
А в противовес генетика-шутница подкинула другой термин на «нерусском».
Cardiomyopathia.
Серый вельвет послушно скользит вниз, мимо головы, едва коснувшись груди, избежав соприкосновения с бедрами. Слишком широко стало любимое платье. Всего три месяца прошло. Слишком широко!
Всего или целых?
Но так его и задумывали. Модный почти во все времена оверсайз.
Не ной, гомеопат. Давай потоскуем о чем-нибудь другом. Менее стра… глобальном.
Наталья Михайловна грустно смотрит в зеркало. Как она ухитрилась проглядеть ту секунду на глобусе жизни, после которой плечи разучились разгибаться? Вот что действительно отвратительно в старости. Не морщины, нет. И вовсе не одышка. Пугает сутулость. Сутулость, которая однажды вдруг раз и навсегда побеждает твое самоощущение. Спорь – не спорь, мечтать прекрати: они больше НЕ отведутся назад.
Хотя.
Подбородок-то можно вздернуть всегда.
И глянь. Она вполне мила. Миниатюрная седая женщина, утонувшая в платье-трапеции. Твое отражение. Ты.
Улыбнись – наша бодрость необходима всем им: случившимся одиночкам, разбредшимся по скрипучим комнатам дряхлого дома.
А может, приподнятые уголки твоих губ поддержат только одну уставшую молодую женщину. Хоть бы.
Что-то меняется между ней и Катей. Миллиметры многокилометровой ледяной глыбы превращаются в жидкость, удивленно скользят в океан. Говорят, начавшееся таяние льдов уже не остановить. Вопрос, как всегда на нашей планете, лишь во времени.
Вечерами Катя неслышной тенью скользит по темному коридору – от комнаты к комнате. Бесстрастно выполняет бесконечные просьбы засыпающего мужа (Косте страшно отправляться в ночь, он капризничает); пытается синхронизировать свою душу с эмоциями Женьки (а девочка молчит); зачем-то смазывает шарниры коляски; шуршит на кухне. И всегда в итоге замирает на пороге гостиной, в которой Наталья Михайловна перечитывает старые журналы. Мнется некоторое время (ловит решимость или усмиряет гордость?), затем проскальзывает в самый дальний угол залы, с ногами забирается в скрипящее кресло. Разглядывает свои тонкие пальцы, слегка ими шевелит, сплетая неосознанный узор. На противоположной стене торшер исправно обеспечивает волшебство театра теней. Жаль, что Кате не видно. Рано или поздно невестка хмурится, безвольно роняет руки на колени, отбрасывает затылок на полинялую рыжую обивку. Застывает так надолго: глаза широко открыты, зрачки теряют энергию движения.
Между нами тишина.
Не мне ее нарушать – отдыхай,
