встал и спустился по ступеням, к воде.

– Груза у тебя что-то перебор, дядя, – крикнул он.

Ковбой ничего не ответил и пошел на веслах вниз по реке.

– Куда он? – спросила я.

Марито, судя по всему, не знал, что предпринять. Он то поднимался на пару ступенек, то снова спускался, не отрывая глаз от дяди.

– Если пройдет рейсовый, то потопит его. Он с ума сошел, – сказал он.

Ковбой удалялся. Над сложенными поленьями едва виднелся краешек его кепки, весла по бокам и узкая полоска лодки над водой.

Марито стукнул кулаком по перилам, взбежал по ступеням, по-прежнему не выпуская из виду дядю, и помчался вслед за ним по берегу. А я – за ним.

– Оставайся дома, – крикнул он мне, заметив, что я перебегаю мостик.

Я не послушалась.

За участком доньи Анхелы река делала изгиб, и на этом пятачке стоял заброшенный дом, собственность рыбацкого клуба. То, что когда-то было садом, теперь изобиловало острыми сучьями и торчащими пнями, буйная растительность сильно затрудняла сквозной проход, к тому же местами было топко. Между стволами деревьев мы видели идущую вниз по реке лодку. Туфли мои проваливались в топкую грязь, а намокшие штанины липли к щиколоткам. Марито двигался широкими шагами. Границей участка служила канава, он ее перепрыгнул. Как только ее перескочила я, мы услышали шум двигателя прогулочного теплохода. Марито ринулся к берегу.

– Черт возьми, – воскликнул он и прыгнул в воду.

Пошел вперед, до пояса, снял с себя свитер и начал крутить его над головой.

– Сбавь ход, – кричал он.

Я побежала по берегу дальше, к разрушенному причалу всего в нескольких метрах от нас, и запрыгала на нем, размахивая руками. Мужчина в рубке теплохода, в синем кителе и фуражке лодку, похоже, не заметил. Марито продолжал кричать. Теплоход прошел мимо. На корме, за столиком с напитками, сидели две женщины. На их лицах, обращенных к солнцу, большие темные очки. Одна из них заметила Марито и, кажется, что-то крикнула мужчине. Я точно знаю, что он нас увидел. Посмотрел на Марито, потом перевел взгляд на меня. И не замедлил хода. Когда он прошел мимо лодки, кильватерная струя – огромная волна – ударила ее в борт и перевернула.

Ковбой упал в воду. Веревки развязались, поленья попадали в воду, на мгновенье погрузились в нее, а потом всплыли и принялись кружить на поверхности вокруг перевернувшейся лодки. Только после этого мужчина замедлил ход. Женщины на корме поднялись и смотрели на нас. Ковбой вынырнул на поверхность, положил руки поверх перевернутой лодки. И так и остался не двигаясь. Лодка тихо плыла по течению: дном кверху, в окружении поленьев и с вцепившимся в нее Ковбоем, а две женщины и мужчина созерцали эту сцену, словно смотрели кино. Марито вылез из воды и побежал по берегу, догоняя дядю. Я помчалась за ним. Мужчина что-то крикнул, и одна из женщин бросила вниз спасательный круг, который остался привязан к корме и поплыл вслед за судном, в кильватере, – совершенно бесполезный спасательный круг, которого Ковбой, судя по всему, даже не заметил.

Дальней границей этого участка оказалась речушка – слишком широкая, чтобы перебраться через нее вброд. Перед этой преградой мы с Марито остановились.

Теплоход заглушил двигатель, но двигался по течению вперед, а мужчина, судя по всему, не знал, на что решиться.

– Сдай назад, сукин ты сын, – закричал Марито.

Ковбой не двигался, прижавшись лицом к лодке.

Вот так все мы и ждали, не зная, что делать, пока на реке не появился на своей плавучей лавке Вирулана и не поспешил к месту аварии, насколько это позволял малосильный моторчик. Он подошел к лодке и выключил двигатель. Именно он вывел Ковбоя из ступора, и вдвоем с Вируланой им удалось перевернуть лодку обратно и даже выловить несколько поленьев. Остальные уплывали дальше, вниз по течению, вместе с оранжевым спасательным кругом, женщинами и мужчиной в фуражке.

4

Добиться того, чтобы родители разрешили мне возвращаться из школы домой на автобусе, стало для меня настоящей победой. Вот уже год, как я шла после уроков через все десять кварталов до остановки на улице Майпу с новым ощущением свободы, словно это было начало новой жизни, гораздо лучшей, чем та, которой я жила до тех пор. Время от времени Люсила Аткинс, жившая недалеко от нас, предлагала меня подвезти. Почти всегда я отказывалась, но в тот день, спустя несколько месяцев после возвращения Марито, ее приглашение я приняла – хотела поскорее попасть домой. У меня остался незаконченным рисунок, пейзаж с изображением острова, и я сгорала от желания закрыться у себя в комнате и продолжить работу.

Шел дождь. Я вышла из школы под зонтиком Люсилы, которая как раз рассказывала мне о своей ссоре с Антонио, случившейся уж не помню по какому поводу. Ее брат Федерико уже приехал за ней и махал нам из машины рукой. В нескольких метрах от его авто, в красной куртке с капюшоном, прямо под дождем стоял Марито.

Он поднял в знак приветствия руку и улыбнулся мне. Я встала как вкопанная, не зная, что мне делать. Переводила взгляд с Люсилы на Марито и не могла решиться пойти к нему, как будто мое тело получало противоположные приказы, а в конце концов меня сковала неподвижность. Никогда еще мои два мира не оказывались лицом к лицу – так явственно сопоставлены и противопоставлены. Я подошла к Марито и обняла его. Люсила и Федерико, оба под зонтами, смотрели на меня так, словно я рехнулась.

Я взяла Марито за руку и подвела к ним.

– Это Марито, – сказала я.

Федерико протянул ему руку, а Люсила, секунду поколебавшись, в знак приветствия расцеловала в обе щеки.

– Он за мной.

Мне было немного стыдно, как будто я вдруг осталась голой перед глазами двух опасных противников. Федерико попрощался, кивнув.

– Поехали, – сказал он сестре.

У меня возникло ощущение, что они поторопились сесть в машину, чтобы начать перемывать мне кости. Не знаю, подумала ли я об этом в тот момент или задним числом, когда уже случилось то, что случилось. Должна сказать, что иногда мне кажется, будто время для меня не существует, будто в какой-то определенный момент я получаю способность смутно предчувствовать то, что обретет четкие очертания позже, словно бы нечто из будущего просачивается в мое настоящее.

– Это твои друзья? – спросил Марито, пока мы шагали по направлению к улице Майпу, чтобы сесть там на автобус.

– Нет, – сказала я. – Она моя одноклассница, но не подруга. А он – тот самый «чубчик», которого изображала Кармен, когда я расстраивалась, что меня никто не приглашает танцевать, помнишь?

Марито остановился и обнял меня. Мы поцеловались.

– Да ты вся промокла, – сказал он, снял куртку, и мы оба спрятались под нее, как под зонтик.

И продолжили целоваться. Дождевые капли стучали о наш импровизированный зонтик, а мимо нас по улице с тихим шорохом, как огромные ящеры, проезжали машины.

Через час мы сидели за столиком в «Ла-Хиральде» на улице Коррьентес. Я позвонила домой и соврала. Сказала, что я в гостях у своей новой подруги, придумала ей имя, чтобы маме некуда было позвонить. И под предлогом, что матери моей подруги срочно понадобился телефон, я повесила трубку раньше, чем она успела спросить меня о чем-нибудь еще. Какая-то женщина с очень короткой стрижкой, прислонившись к стенке, задумчиво курила, не сводя с меня глаз. Я поняла, что мысленно она надо мной потешается. Марито выбрал столик возле окна, и я, вернувшись, села напротив него. На улице Коррьентес было полно народу. Люди бежали под дождем, сталкивались, толпились под эркерами, прячась от дождя. Яркие автобусы сменяли друг друга в свете театральных афиш, вокруг стоял гвалт, какая-то мешанина из громких голосов, криков, гудков автомобилей и музыки, доносившейся бог знает откуда. Я никогда не была в таком шумном, таком полном самых разнообразных людей месте. И поняла, что Марито привел меня за руку в самое сердце города, лишь малая часть которого была мне известна.

Мы заказали какао с хворостом и взялись за руки, переплетя пальцы.

– Ты что, раньше никогда не бывала на Коррьентес? – спросил Марито, когда нам принесли заказ.

Несколько раз я ходила с мамой в кинотеатр «Лос-Анджелес», но это было несколько лет назад, и к тому же мы наверняка не