из журналов, поле с подсолнухами, вставленная в картонную рамочку фотокарточка с островитянами, занятыми резкой тростника: на краю мыса – Марито, ему лет десять-двенадцать, руки тощие, ребра чуть ли не рвут кожу, в поднятых вверх руках – мачете, словно на войне. Закрывая один угол этого снимка, пришпилен листочек со стихотворением Мигеля Эрнандеса «Руки». Но так как тем единственным, что я искала, была частица Марито и замечать то, чего я не искала, я была совершенно неспособна, стихи прошли мимо меня практически бесследно. Истинный масштаб этих стихов я осознала только через несколько лет, когда оглянулась назад, и разные вещи и события соединились для меня, словно бусины в колье. Но в тот день в его комнате, отчаянно стремясь обнаружить в его вещах хоть что-нибудь, что рассказало бы мне о его чувствах ко мне, я оказалась неспособна увидеть то, что говорило не обо мне, увидеть то, что с такой трепетной горячностью говорило о нем.

На тумбочке лежали четыре книги, одна из них, раскрытая, была повернута страницами вниз, как будто Марито уехал в Сантьяго, не думая о том, что там задержится. Это были «Проклятием заклейменные» Франца Фанона. Когда я хотела положить книжку на место, из нее выпорхнула фотокарточка. На ней была я. У меня задрожали руки. На снимке я сижу на нашем причале, несколько не в фокусе – меня едва видно; тот, кто снимал, сделал это, скорее всего, с причала доньи Анхелы. И я решила, что это Марито; если бы снимала Кармен, она бы мне показала. На обратной стороне карточки энергичным, с наклоном, почерком Марито написаны неизвестные мне стихи: «Я люблю в тебе невозможное / Но никоим образом – отчаянье. Назым Хикмет».

Я читала эти слова – еще и еще раз: люблю в тебе, люблю в тебе, люблю в тебе. Марито написал, что меня любит. Смысл стихотворных строчек развеялся, казалось, перед фактом этого открытия. Я вложила фотокарточку в книгу, между страниц, и еще раз обвела взглядом вокруг себя.

Потом я жалела, что не осталась там до тех пор, пока мое любопытство не было бы удовлетворено в полной мере, но в тот день, спускаясь по лестнице, я думала только о том, что для меня не всё еще потеряно. Мной овладело совершенно абсурдное счастье. Марито любит меня. Когда-нибудь он вернется. Я буду его ждать.

James Taylor

Our Town

You’ve Got a Friend

Long Ago and Far Away

Steamroller

Crosby, Stills, Nash & Young

Ohio

Déjà Vu

America

A Horse with No Name

I Need You

Goodbye

All My Life

Look at Me Now

Bread

Make It with You

Baby I’m A Want You

Everything I Own

Lost Without Your Love

Violeta Parra

Gracias a la Vida

Volver a los Diecisiete

Rin del Angelito

Cuecas Punteadas

Luis Alberto Spinetta (El Flaco)

Perdonado (Niño Condenado)

Las Golondrinas de Plaza de Mayo

Los Libros de la Buena Memoria

Canción Para los Días de la Vida

La Máquina de Hacer Pájaros

Bubulina

Cómo Mata el Viento Norte

No Puedo Verme Más

Por Probar el Vino y el Agua Salada

Ah, Te Vi Entre las Luces

Los Olimareños

Cielo del 69

Los dos Gallos

Cantando por el Mundo

Junto al Jagüey

Cantar Opinando

Часть вторая

1

Прошло больше года, прежде чем я вновь увиделась с Кармен и Марито. Этот год я помню как-то смутно, словно прожила его в преддверии чего-то, в своеобразном чистилище, ожидая неких сигналов, какого-то толчка, который вернул бы меня к жизни. В определенный момент я приняла решение пропустить год, не ходить в пятый класс[2], но родители мне не позволили. Так что в школу я ходила и на уроках спала, положив голову на сложенные на парте руки и накрывшись сверху, как палаткой, своей синей сумкой. Преподаватели в основном даже и не пытались меня будить, потому что мои оценки, несмотря ни на что, были неплохими. Из дома я почти не выходила. И хотя я по-прежнему ездила с родителями на остров, выходные без Кармен и Марито сделались нескончаемо длинными и скучными. Как-то среди недели на острове появилась Мабель и забрала Лусио, и с тех пор донья Анхела стала еще молчаливее, чем обычно. В ту зиму я ее иногда навещала. Садилась на скамейку, стоящую в кухне у стеночки, и смотрела, как она стряпает. Бартоло укладывал мне на колени голову, замирал и смотрел на меня. Я чувствовала его влажное дыхание на своей ноге, тяжесть его головы, преданный собачий взгляд на своем лице. И мне казалось, что пес вот-вот завоет от горя. Я знала, что Кармен практически всё время проводит в доме семьи Эмиля. А Марито жил с отцом: он учился в Технологическом университете и одновременно работал на верфи. Для себя я решила, что больше никогда его не увижу, но каждый раз, когда наш катер закладывал вираж, чтобы войти в канал, кишки у меня сворачивались в тугой узел и я напрягала зрение: не сидит ли он на причале, глядя на реку, как бесчисленное количество раз прежде. Как будто бы я разделилась, и одна половина меня продолжила мечтать, несмотря ни на что. Я написала два письма Кармен. Ни на одно из них она не ответила.

В марте этого года случился военный переворот. Уже намного позже, совсем в другой период своей жизни, пытаясь восстановить в памяти начало диктатуры, я была вынуждена признать, что в течение многих месяцев никаких отличий между правлением нового и прежнего правительства для меня не было. 24 марта телевизор в нашем доме работал почти весь день, но родители не очень-то высказывались по поводу происходящего. Но один комментарий я всё же запомнила: «Но ведь кто-то должен был навести порядок». Я даже и не осознавала, что папа и мама жили до этого в страхе. И, с их точки зрения, военная хунта должна была навести в стране порядок, а потом – назначить выборы. У меня же в те времена никаких политических воззрений не было. В моей школе политики касались крайне редко, и мое первое личное знакомство с деятельностью нового правительства состоялось ровно в тот момент, когда наша учительница физкультуры – маленькая и отзывчивая женщина, которую я очень любила, – была обвинена в подрывной деятельности и уволена. Нам, конечно же, никто об этом официально не сообщал, а новость эту донесла до нас Люсила Аткинс, и все мы сразу почувствовали, что обвинение очень серьезное, хотя и не очень хорошо понимали, в чем его суть.

– Тебе нужно быть крайне осторожной: следи в школе за тем, что говоришь, – сказал мне папа. – Всё это слишком сложно. Ни во что не вмешивайся.

И всё. А я хотела только одного – закончить пятый класс и чтобы моя жизнь изменилась. И тогда вернулся Марито.

Однажды в субботу, в самом конце осени, папа заложил вираж, чтобы войти в канал, и я увидела на причале Марито: он ловил рыбу. Вот так, вдруг, без каких бы то ни было предупреждений. Я мечтала об этом больше года, но не запаслась подушкой безопасности перед нахлынувшим на меня в тот момент ужасом. Вот он наконец здесь, а я понятия не имею, как взгляну ему в глаза, как он на меня посмотрит, узнаем ли мы друг друга: не в буквальном смысле этого слова, а в другом – узнаем ли мы друг друга в той любви, которая была у нас раньше, сто лет назад. Внезапно я испугалась его – как можно испугаться незнакомца, и в то же время меня распирала такая радость, что стало трудно дышать. Меня просто парализовало на том месте, где я стояла, – на корме катера. И в то же самое время в своем воображении я кидалась в воду, чтобы вплавь броситься к нему. Он издалека помахал нам рукой и стал выбирать из воды снасть. И пока катер подруливал к причалу, Марито уже пересек мостик, оказался в нашем саду, прошел под сенью казуарин, и вот он уже выходит из-под деревьев, приближаясь к залитому солнцем причалу. И казалось, что он появился сразу, вдруг, весь залитый солнцем: вот он идет ко мне – легко и свободно, руки опущены по бокам, лицо цветет мне навстречу широкой улыбкой. Я что-то крикнула ему, не сходя с катера – что сказала,