проводили на этой улице больше времени, чем могло потребоваться, чтобы сесть в такси. Зато Марито никогда не был в кинотеатре «Лос-Анджелес».

– Ну как же так, как ты можешь не знать Коррьентес? – удивлялся он.

Я пожала плечами.

– Ты как будто иностранка в собственной стране.

Толстуха в зеленом свитере, слишком облегающем ее телеса, подошла к нашему столику спросить сигарету. И пока Марито нащупывал в кармане рубашки пачку, вызывающе склонилась над ним. Раньше я никогда не видела, чтобы он курил. Она прикурила и выдохнула поверх нас струю дыма, не отводя взгляда от Марито. От нее разило табаком. И пошла прочь, важно, как кошка, раскачивая своим огромным задом в мокрых, облепивших его джинсах.

– Какое хамло, – сказала я.

– Почему? – откликнулся Марито. – Далеко не у всех есть деньги, чтобы купить что хочется.

В очередной раз он обвинил меня в том, что я нахожусь в пузыре. Стал говорить, что многие люди живут вовсе не той жизнью, к которой я привыкла. Я прекрасно об этом знала, монашки в школе постоянно напоминали, что нам следует неустанно благодарить Бога за то, что мы родились в состоятельных семьях, и при этом с первого класса вдалбливали в нас, что легче верблюду пролезть в игольное ушко, чем богатому попасть в царство Божие. Слова Марито вновь дали мне понять, что я не принадлежу к его миру, как будто бы он и толстуха находились по одну сторону некой стены, а я – по другую. Сейчас мне кажется, что именно в тот вечер было положено начало длинному разговору, который мы с ним будем вести еще долго, некому диалогу, в ходе которого я неизменно буду чувствовать, что он меня осуждает.

Мы провели в «Ла-Хиральде», как мне показалось, не более двух часов. Марито всё время поглядывал в окно, его взгляд перемещался от меня к входной двери, а потом обегал один за другим столики в кафе. Раньше, на острове, я всегда видела его либо сосредоточенным на рыбалке, либо погруженным в наши разговоры, со взглядом пытливым и спокойным и той свободой в движениях, которой я так восхищалась. Я не узнавала того Марито, что видела перед собой, – рассеянного, раздраженного. Казалось, он был обеспокоен всем, что нас окружало, всеми людьми, что входили и выходили из «Ла-Хиральды».

Спустя какое-то время он проводил меня до автобуса. Расставаясь, мы не поцеловались. Через заднее окно автобуса я видела его на остановке – в красной куртке, на тонких ногах, с напряженным, неузнаваемым лицом. Он взмахнул на прощанье рукой, я ответила ему тем же, а потом прижалась губами к холодному стеклу. Я почувствовала такое счастье, когда он пришел встретить меня после школы, а теперь не знала, что мне о нас думать. По улице от одного укрытия к другому бежали пешеходы без зонтиков. На остановках в автобус садились мужчины и женщины с мокрыми, прилипшими к головам волосами, их влажные свитера пахли сыростью. И я задавалась вопросом: есть ли у них что-то на ужин этим вечером, ждет ли их дома сухая и теплая постель, ждет ли их кто-то, кто обнимет и подарит ощущение, что жить на этом свете стоит? У меня появилось такое чувство, что в каком-то смысле я увидела их впервые.

5

Звонок Федерико в тот четверг застал меня врасплох. Он звонил, чтобы пригласить в пятницу на вечеринку в Сан-Исидро. Мне не хотелось туда идти, но в то же время его приглашение мне польстило. И вот я услышала свой голос, ответивший согласием, как будто я была всё такой же, как два года назад, той, что стояла на вечеринке у стеночки, страстно желая, чтобы Федерико или кто-нибудь из его друзей подошел и повел ее танцевать.

Он заехал за мной на машине своего отца. На заднем сиденье расположились Люсила с Антонио, и всю дорогу Федерико и Антонио проспорили, обсуждая отказ Федерико от учебы в Соединенных Штатах, предложенной ему отцом.

– Послал же Господь краюху хлеба беззубому! – заявил Антонио.

Федерико тут же обвинил его в том, что он завидует. Не желает он учиться, ему уже до смерти надоели и те понукания, которыми его принуждали закончить среднюю школу. А его дядя гребет денежки лопатой на серебряных рудниках и уже пригласил племянника работать с ним вместе.

– Для этого вовсе не обязательно учиться. Нужно просто, чтобы здесь кое-что имелось, – и Федерико коснулся пальцем лба.

Антонио не уступал. Зарабатывать деньги таким способом для него – всё равно что выиграть в казино, и это незаконно.

– Да какая разница – законно, незаконно! – сказал в ответ Федерико. – Это единственное, чем можно заняться, чтобы заработать бабла в этой стране.

И спросили меня, что собираюсь изучать я.

– Филологию, – ответила я.

– Философию и филологию, – поправил Федерико.

– Нет, филологию. Это факультет называется «Философия и филология», но в принципе это две разные специальности.

– И чем тебе один такой «Фил» понравился больше другого? – продолжил Федерико.

И расхохотался, словно только что подарил миру свою лучшую шутку.

Ехал он быстро. После Акассусо стал проезжать перекрестки на красный свет. О своем согласии пойти на вечеринку я пожалела сразу же, как повесила телефонную трубку, но тут я немедленно захотела, чтобы вечер закончился как можно скорее.

Вечеринка проходила в доме над рекой. Широкое окно смотрело прямо на обрывистый берег, а еще дальше, на реке, виднелись огоньки бакенов и плоскодонок. Народу было много. Гости с бокалами вина в руках собирались кружками, сидели в креслах, некоторые болтали на террасе, за окном. Громко играла музыка, а в столовой, отделенной от гостиной сдвижными дверями, виднелся огромный стол, уставленный блюдами с холодными закусками, булочками самых разных сортов и размеров и соусами, чтобы каждый мог приготовить себе сэндвич по вкусу. На длинном узком столе возле стены выстроились в ряд бутылки с вином и ведерки со льдом, из которых торчали горлышки пивных бутылок. Хозяйкой дома оказалась бледная худышка с ярким макияжем, она вместе с Антонио училась на юридическом факультете. Она подошла к нам под руку с неким парнем, который, здороваясь, положил мне на затылок руку.

– Вот это вечеринка так вечеринка! – изрекла Люсила, делая себе сэндвич. – Наши в сравнении с этой просто детсадовский утренник.

И правда, все здесь были гораздо старше нас, и, хоть я и перестала ходить на вечеринки, которые устраивали мои одноклассницы, я могла отметить, что эта, похоже, была самой раскованной, самой свободной из тех, что я помнила. Федерико подал мне бокал вина, и я взяла его. Никогда раньше спиртного на вечеринках я не пробовала.

Когда я прикончила свой бокал, голоса вокруг зазвучали еще громче. Возле библиотеки – книжных стеллажей с переплетенными в кожу томами и семейными фотопортретами в серебряных рамочках – несколько пар начали танцевать.

Антонио предложил пойти танцевать и нам, а Федерико снова наполнил мой бокал. Больше пить я не хотела. И по пути к библиотеке оставила бокал на какой-то полочке. В первый раз я была на вечеринке не одна, а с пригласившим меня парнем, но думать получалось только о Марито. Никогда в жизни я не скучала по нему так сильно. И танцевала нехотя, пытаясь скрыть свое нежелание, но улыбаться Федерико, когда он приближался ко мне и разводил передо мной руки, у меня не получалось – я была не в силах ему подыграть. Рядом с нами Антонио и Люсила выписывали изящные па, подражая Джону Траволте, его вытянутой вверх руке, и, смеясь, показывали на нас пальцем. Я выпила еще вина, надеясь расслабиться, почувствовать себя свободнее, стать как они. Федерико не сводил с меня глаз, и я представляла себе, что он наверняка думает, какая я скучная и что меня совершенно заслуженно больше никто и никогда танцевать не пригласит.

– Давай-ка выйдем, прогуляемся по саду, – неожиданно предложил он.

Нехотя я пошла за ним. Ощущала я себя очень неустойчиво, как будто земля у меня под ногами ходила ходуном. Голова отяжелела. Когда Федерико взял меня за руку, чтобы провести сквозь толпу танцующих пар, я хотела вырвать ладонь, но у меня не получилось. Он довел меня до края обрыва и сел там, прислонившись к стволу ликвидамбара, освещенного огнями снизу.