– В этом своем зверином образе, пропитанном злобой, люди испытывали патологическую ненависть ко всему, что было социально и умственно выше толпы, что носило малейший след достатка, даже к неодушевленным предметам – признакам некоторой культуры, чуждой или недоступной толпе. В этом чувстве слышалось непосредственное, веками накопившееся озлобление, ожесточение тремя годами войны и воспринятая через революционных вождей истерия. Ненависть с одинаковой последовательностью и безотчетным чувством рушила государственные устои, выбрасывала в окно вагона «буржуя», разбивала череп начальнику станции и рвала в клочья бархатную обшивку вагонных скамеек.

Романовский слушал молча и не возражал, собственно, он столкнулся с тем же самым, пробираясь на юг вместе с генералом Марковым.

– Понимаете, Иван Павлович, – продолжал Деникин, – я видел, что психология толпы не обнаруживала никакого стремления подняться до более высоких форм жизни; царило одно желание – захватить или уничтожить. Не подняться, а принизить до себя все, что так или иначе выделялось. Сплошная апология невежества. Она одинаково проявлялась и в словах того грузчика угля, который проклинал свою тяжелую работу и корил машиниста «буржуем» за то, что тот, получая дважды большее жалованье, «только ручкой вертит».

Генерал на минуту замолчал, потом продолжил:

– Я вот, помню, однажды в вагоне услышал, как какой-то молодой кубанский казак в грязной и мятой черкеске развязно спорил со станичным учителем, доказывавшим довольно простую истину: для того чтобы быть офицером, нужно долго и многому учиться: «Вы не понимаете и потому говорите. А я сам был в команде разведчиков и прочесть, чего на карте написано или там что, не хуже всякого офицера могу».

Но это еще было не самое страшное. Однажды, вспоминал Деникин, какой-то полуинтеллигентного вида солдат, обращаясь к лузгающей семечки и дышащей самогонным перегаром толпе, произнес, откровенно пародируя проповедь в сельской церкви:

– Братие! Оставим все наши споры и раздоры. Сольемся воедино. Возьмем топоры да вилы и, осеняя себя крестным знамением, пойдем вспарывать животы буржуям. Аминь.

Толпа гоготала. Оратор ухмылялся – работа была тонкая, захватывавшая наиболее чувствительные места народной психики. Вспомним, дьявол ведь – обезьяна Бога, и в семнадцатом году многомиллионный народ стал его легкой добычей и любимой игрушкой. Понятно, что призывать эту толпу к борьбе за Православие, к крестовому походу против сатанинского большевизма было просто бессмысленно. Им же, мужикам, энтот самый большевизм землицу дал и позволил грабить помещичьи усадьбы, гадить в подъездах и лузгать семечки прямо на тротуар. А вчерашняя голытьба, не способная и не желавшая работать, стала опорой коммунистов в деревне, образовав комбеды.

И как же наивны те, кто упрекает Белых вождей за то, что они не начертали на своих знаменах лозунг: «За Веру и Царя». Да это было просто бессмысленно, поскольку тогда большинство народа равнодушно относилось и к Церкви[24], и к самодержавию.

Вообще Деникин оказался неплохим психологом и наблюдателем. Ведь его рассуждения о стремлении серой толпы принизить все до своего примитивного уровня абсолютно верны. В самом деле, можно по-разному оценивать деяния российских императоров, их полководцев и государственных деятелей. Но посмотрите на их фотографии – в большинстве своем это красивые люди. И взгляните на фотографии советских вождей и их окружение, особенно ленинское и сталинское… Большевики вырастили парадоксальное поколение, ныне живущие представители которого и по сей день самозабвенно молятся на портреты палачей, уничтожавших их близких, русскую культуру, за возрождение которой современные коммунисты так ратуют.

Но и прав был Деникин, когда писал: «…встанет русский народ в силе и разуме». В страшные тридцатые годы в недрах ГУЛАГа, в холодных степях Казахстана, на Соловках и Колыме началось духовное пробуждение России, с трудом, но она вспоминала о забытом Боге.

Кровь новомучеников и исповедников российских обжигала Ваала, он чувствовал: еще одна его попытка уничтожить Церковь Христову заканчивается неудачей. И среди тех, кто противостоял силам ада, был генерал Деникин. Он, по словам Зинаиды Гиппиус, сражался с русским народом за него же, за его будущее. И беспристрастная История доказала правоту Белого дела.

Но все это впереди. Тогда же, в трагическом апреле 1920 года, христианской душе Деникина было суждено пройти сквозь еще одно испытание. В Константинополе русским офицером Мстиславом Харузиным был убит генерал Романовский – единственный близкий друг уже бывшего Главнокомандующего[25].

…По пасмурной и туманной улице Лондона не спеша шел человек среднего роста, слегка склонный к полноте, на нем – непромокаемый военный дождевик без погон, голова покрыта клетчатой кепкой. Попадавшиеся ему навстречу прохожие вряд ли догадывались, что проходят мимо русского генерала, еще недавно самовластно правившего практически всем Югом России, войска которого едва не захватили прошлой осенью Красную столицу – Москву…

Оказавшись в изгнании, Антон Иванович по-прежнему смотрел на происходившие в его жизни события глазами христианина, видя в них мистический, обусловленный волей Божией смысл. Так, рассуждая о причинах неудачи Белого движения на Юге России, он заключает: «Бог не благословил успехом войск, мною предводимых» – и свой последний приказ по армии заканчивает словами: «Господи, дай победу армии и спаси Россию».

За границей Деникин оставался бессребреником и аскетом. Он прибыл в Лондон, по сути, нищим человеком. Дипломатический представитель России в Англии Е.В. Саблин писал о том, как Деникин передал ему для размена 23 тысячи царских (бумажных) рублей, несколько сотен керенок, австрийских крон, турецких лир и коробочку, содержащую 49 рублей монетами десятикопеечного достоинства чеканки 1916 года. Это весь капитал бывшего Главнокомандующего, равнявшийся в переводе на твердую валюту сумме менее тринадцати фунтов стерлингов.

Впрочем, британцы предлагали Деникину поселиться в их поместьях бесплатно, но генерал отказался. В свою очередь Милюков рекомендовал Деникину переговорить с заведующим ассигнованиями из прежних русских государственных сумм, находившихся в заграничных банках. Но непреклонный генерал заявил, что об этом не может быть и речи, так как деньги казенные, а он частное лицо. Все сказанное весьма отличает Деникина от всевозможных революционных деятелей, начиная от Герцена и заканчивая Бронштейном, никогда, мягко говоря, не знавших материальной нужды. Думается, эти «борцы за свободу» попросту были бы не в состоянии понять поступков человека, воспитанного русским православным офицером. В эмиграции генерал практически не занимался политикой, редко выступал перед публикой и появлялся в общественных местах. Однако сама его жизнь служила примером того, что подлинная Россия не умерла, пока живы такие люди, как Антон Иванович Деникин.

После похищения в 1930 году в Париже советскими агентами руководителя Русского общевоинского союза (РОВС) и боевого соратника Деникина генерала Кутепова друг