неплохой оклад и домашний комфорт. И никто бы его за это не осудил. Однако в теплые майские дни Деникин ходил в дырявых сапогах и тяжелой черкеске, потому что, как сам он признавался: «Штаны последние изорвались, а летняя рубаха не может их прикрыть». Супруга генерала также не «блистала» в обществе – она сама шила одежду и готовила еду. Причину подобного аскетизма объяснил в одном из писем сам Главнокомандующий: «Особое совещание (правительство при Деникине. – И.Х.) определило мне 12 000 рублей в месяц. Вычеркнул себе и другим. Себе оставил половину (около 6300 рублей). Надеюсь, ты не будешь меня бранить». Почему он так поступал? Конечно, сказалось полученное в детстве воспитание, да и перед глазами всегда стоял отцовский пример. А еще генерал личным примером христианского самоотвержения пытался до своего уровня поднять тех, кого он вел за собой. Несомненно, он был подлинно белым генералом, носителем той идеи, за которую сражались лучшие люди России. Но пример Главнокомандующего вызывал, как правило, обратную реакцию. Деникина обвиняли в скупости, ему приводили в пример гораздо более щедрые оклады, принятые у донцов и кубанцев, прямо говорили о том, что нищенское жалованье будет толкать офицеров на грабежи. Главнокомандующий все это понимал, ему докладывали о разгульной жизни некоторых белогвардейских генералов, о порочащих белую идею фактах грабежей и насилий. Многое доставляло Деникину душевную боль, он видел, как пал русский народ, – об этом Антон Иванович прямо написал в процитированном выше приказе. Порой в бессильной злобе он грозил мародерам каторгой и повешением. Но, строгий к себе и ближайшему окружению, Главнокомандующий оставался неоправданно мягким к подчиненным. Воистину, как верно заметил белогвардейский поручик Мамонтов, Гражданская война – это смесь идеализма и меркантилизма. В Деникине-Главнокомандующем, вероятно, добрый христианин победил сурового генерала. Иначе и не объяснишь его веру в то, что личным примером бескорыстной жизни можно зажечь сердца подчиненных. Думается, наиболее точную характеристику этому человеку дал барон Врангель, который, в отличие от Деникина, был прирожденным вождем. Он не был аскетом, но являлся человеком чести, прямым и неподкупным, беспощадно боролся с грабежами и насилиями: вешал мародеров и насильников, не считаясь ни с чинами, ни с заслугами. Отношения между двумя выдающимися белыми генералами не сложились. Барон критически оценивал деятельность Деникина, писал ему письма, наполненные грубыми выпадами в адрес Главнокомандующего. Однако нарисованный Врангелем портрет Деникина весьма объективен. Итак, слово барону. «По мере того как я присматривался к генералу Деникину, облик его все более для меня выяснялся. Один из наиболее выдающихся наших генералов, недюжинных способностей, обладавший обширными военными знаниями и большим боевым опытом, он в течение Великой войны заслуженно выдвинулся среди военачальников. Во главе своей „железной дивизии“ он имел ряд блестящих дел. Впоследствии в роли начальника штаба Верховного главнокомандующего в начале смуты он честно и мужественно пытался остановить развал в армии, сплотить вокруг Верховного главнокомандующего все русское офицерство. Всем памятна была его блестящая прощальная речь, обращенная к офицерскому союзу в Могилеве. Он отлично владел словом, речь его была сильна и образна. В то же время, говоря с войсками, он не умел овладевать сердцами людей. Самим внешним обликом своим, бесцветным и обыденным, он напоминал среднего обывателя. У него не было всего того, что действует на толпу, зажигает сердца и овладевает душами. Пройдя суровую жизненную школу, пробившись сквозь армейскую толщу исключительно благодаря знаниям и труду, он выработал свой собственный и определенный взгляд на условия и явления жизни, твердо и определенно этого взгляда держался, исключая все то, что, как казалось ему, находится вне этих непререкаемых для него истин. Сын армейского офицера, сам большую часть своей службы проведший в армии, он, оказавшись на ее верхах, сохранил многие характерные черты своей среды – провинциальной, мелкобуржуазной, с либеральным оттенком. От этой среды оставалось у него бессознательное предубежденное отношение к „аристократии“, „двору“,"гвардии", болезненно развитая щепетильность, невольное стремление оградить свое достоинство от призрачных посягательств. Судьба неожиданно свалила на его плечи огромную, чуждую ему государственную работу, бросила его в самый водоворот политических страстей и интриг. В этой чуждой ему работе он, видимо, терялся, боясь ошибиться, не доверял никому и в то же время не находил в самом себе достаточных сил твердой и уверенной рукой вести по бурному политическому морю государственный корабль». Интересно наблюдение Врангеля о неспособности Деникина зажигать сердца и овладевать настроением масс, что мастерски умел делать сам барон.

Неудачное наступление на Москву, борьба с кубанскими самостийниками, сложные взаимоотношения с Врангелем, недоверие некоторых соратников, неустроенный тыл, наконец, ужас новороссийской эвакуации. Много претерпевший за эти месяцы, надломленный – но не сломленный – морально Главнокомандующий передал власть Врангелю и навсегда покинул Россию. Надо заметить, что незадолго до этого барон оставил Россию, окончательно порвав с Главнокомандующим. Они обменялись обличительными письмами. Впрочем, послание Врангеля было эмоциональнее и гораздо грубее, в чем сам барон спустя годы признавался.

Армии Деникина проиграли. Да, он был верующим христианином, да, он поддерживал деятельность Церкви на освобожденной территории, но в то же время он не объявил крестовый поход против большевизма. Почему? Ведь крестный путь самого генерала и его армии – это еще не религиозная борьба. Думается, Главнокомандующий понимал, что апеллировать к православным чувствам простого народа бессмысленно, потому что они атрофированы. И генерал имел основания так думать. Ведь, пробираясь из Быхова на Дон осенью-зимой 1917 года, он вплотную соприкоснулся с русским народом и, как сам потом написал, ужаснулся от того, что увидел.

…Вагоны забиты до одури и головокружения человеческими телами, люди теснились на площадках и тормозах. Простаивая подолгу на продуваемых узловых станциях, в самой гуще революционного народа и солдатской толпы, генерал, подняв повыше воротник пальто, всматривался в лица людей. Впервые он так близко соприкоснулся с революционной стихией, в которую словно вернулся страшный дух разинщины и пугачевщины, русской вольницы – бесшабашной и дикой.

За время долгих стоянок и переездов Деникина, всем своим обликом (он был одет в штатское) напоминавшего средней руки буржуа, толкали и ругали, иногда злобно, иногда так – походя, но, главное, на него никто не обращал никакого внимания. И долгими часами пролеживая на верхней полке холодного и заплеванного вагона, под монотонный стук колес и матерную брань, он всем своим существом ощущал разлитую повсюду безбрежную ненависть – и к людям, и к идеям, вообще – ко всему. Это была какая-то ненависть ради ненависти и злоба ради злобы. Ей нельзя было найти даже рационального объяснения. Просто человек, совлекши с себя образ Божий, возревновал об образе зверином.