он говорит только: «Ты Христос, т. е. Помазанник, Мессия»; по Луке: «Ты Помазанник Божий», Иисус говорит по Павлу: «Блажен ты Симон, сын Ионин, ибо не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой Небесный. Но Я говорю тебе: ты — Петр», то есть истинный камень, и ты теперь будешь называться Петром. Неуместный эпизод, поскольку, как и в случае с Марком, запрет не предавать его как Мессию должен следовать сразу, а этот запрет, если он следует, как в рассказе Матфея, после переговоров о новом имени Симона и даже после дальнейших переговоров об основании новой церкви, наступает слишком поздно! Нелепый эпизод, когда нового Петра сразу после этого ругают как сатану!

Но даже если Матфей вставил это наречение совсем не в то место, он, по крайней мере, мотивировал его признанием Петра; четвертый, пишущий после него, поместил его в воздух, когда описывает нам дело так, что Иисус сразу же обращается к нему в первый момент, когда видит Симона: «Ты будешь называться Кефасом». Матфей полагал, что он может так мотивировать ноту Марка, что Симон получил от Иисуса эпитет Петр; Четвертый не заботился о мотиве и теперь выводит, что зоркий глаз Иисуса был настолько велик, что он сразу же, с первого взгляда, распознал в Петре камень.

В дальнейшем Четвертый более старательно использует рассказ Матфея и, очень неуклюже спросив Петра, хотят ли они также оставить его, как и других, заставляет его подтвердить: «Мы веруем и признали, что Ты Христос, Сын Бога Живого». Наконец, как в рассказе Матфея Петр назван сатаной, так и в четвертом, хорошо заметившем противоречие, Иисус, по крайней мере, позаботился о том, чтобы после исповедания Петра назвать одного из своих учеников дьяволом.

В четвертом Евангелии не обойдена вниманием и другая особенность повествования Матфея: Иисус заявляет, что хочет основать свою церковь на Петре: Иисус поручает Петру пасти своих агнцев; чтобы показать серьезность поручения, он трижды говорит ему: «Паси агнцев Моих», и чтобы доказать свою состоятельность, доказать свое право на эту привилегию, он должен утвердительно ответить на вопрос Господа, любит ли он его больше, чем других — очень неуклюжее подражание рассказу, который мы читаем в Евангелии от Матфея.

3. Камень основания церкви.

Если Кальвин называет человека в Риме «антихристом» из-за утверждения, что Петр провозглашен основанием Церкви Иисуса, то и критик должен смириться с тем, что его называют антихристом. Ведь если речь идет о правильном объяснении тех слов Иисуса в Евангелии от Матфея и — если к этому добавить то поручение, которое Петр получает в четвертом Евангелии, но которое, как мы видели, совпадает с тем, что говорит Иисус в первом Евангелии, — то это не только утверждение, не только выдумка, в чем повинен человек в Риме, но и правильное объяснение соответствующих слов Евангелия. Критик, в той мере, в какой он одновременно является отшельником, будет полностью согласен с этим человеком и от души пожалеет о дуэлях, которые позволил себе протестант, верящий букве.

Протестанты, не говоря уже о позднейших молотобойцах, т. е. о том, чтобы остаться с одним Кальвином человеком! спрашивают: разве не видно, что Антихрист переносит на личность Петра то, что на самом деле сказано о вере Петра? Но антихрист действительно не может поступить иначе; пока он еще владеет своими глазами и не может заставить себя прищурить их силой, он должен будет признать, что когда Петр представлен как это лицо, естественно, как лицо с такой твердой верой, и со словами: «Ты — Петр!» представлен другим, то это лицо, естественно, это лицо с такой верой, является камнем, на котором должна быть основана церковь.

Но, говорят далее протестанты, когда Иисус обращается к Петру по имени, это происходит только потому, что Петр исповедовал Иисуса от имени всех; но по этой самой причине изречение Господа относится и ко всем остальным ученикам. Наконец-то наступит время, когда язык перестанет лишаться своего характера быть языком богословия. Можно ли сильнее и мощнее описать то, что было дано Богом только Петру, то есть как личную прерогативу Петра, что он узнал в Иисусе Помазанника, чем если бы было сказано, что только Отец Небесный мог открыть ему это? Выражает ли тот, кому только что было открыто нечто свыше, убеждение других от их имени? Должен ли был вмешаться Отец Небесный, если Петр должен был сделать только то, что выразил убеждение других? В писании Марка речь может идти, самое большее, о том, что Петр выражает убеждение других; в писании Матфея все иначе, и Четвертый правильно обработал их взгляд, когда делает так, что Петр любит Господа больше, чем другие, когда Он поручает ему надзор над сонмом тех же самых.

Но, наконец, говорят, если Петр назван сатаной впоследствии, когда он ничего не хотел знать о страданиях Иисуса, если это может означать только то, что он подобен сатане, да, если он даже в этом контексте назван сатаной, то ясно, что только вера, а не Петр, как этот человек, назван столпом и основанием Церкви. Как вы думаете, придет ли антихристу в голову мысль, что Петр, обтянутый кожей и волосами, как этот скелет, обтянутый кожей и плотью, должен быть описан здесь как основание, на котором зиждется Церковь? Он, с такой верой, является основанием Церкви, как впоследствии сам сатана, по причине своего земного нрава, без страха назван засадой.

Но как может быть основанием Церкви человек, который настолько провинился, что его приходится называть сатаной? Критик не станет ломать над этим голову, как это делаете вы, и ослаблять обе стороны противостояния: нет! Он скажет: Матфей не только вставил новый элемент в рассказ о Марке, но и вставил его очень неуклюже, поскольку он довольно механически скопировал у Марка черту, которую, если бы он только немного поразмыслил, ему обязательно пришлось бы подавить или, как это сделал Четвертый, полностью изменить. Петр, основание Церкви, не мог вести себя по-сатанински, а если бы сатана и появился, то эту роль должен был бы взять на себя другой, например Иуда.

Римский антихрист правильно объяснил слова, составляющие грамоту Петра; критический антихрист согласен с ним в этом объяснении, но изымает у него грамоту, когда ссылается на нее, как на божественный манускрипт, чтобы доказать, что его иерархия является божественным делом. Эта грамота не вводила его иерархию и не узаконивала ее заранее, до ее появления, но она была продиктована уже существующим иерархическим воззрением, воззрением, в котором