Действительно, не прошло и минуты, как Анриетта появилась вновь, остановилась, опершись рукой о наличник, и знаком пригласила кого-то войти.

Господин Трип – так как это был именно он – неспешно переступил через порог.

– Боже мой! – воскликнула Коломба.

На что Бертран отозвался приглушенным ругательством.

– Да, это забавно, – сказал Шарль.

Забавным было то, что вышеупомянутый Трип оказался отнюдь не незнакомцем, не каким-то обычным прохожим, которого инстинктивно они уже представляли себе как некого надувающего розовые щеки торговца.

Вовсе нет.

Мсье Трип, худощавый молодой человек в черном костюме, с тростью под мышкой и шмыгающим носом, был не кем иным, как возлюбленным Анриетты и, вне всякого сомнения, предком Бертрана Валуа – человеком с тростью!

– Ох уж эти женщины! – пробормотал Бертран. – Плутовка заверила Сезара, что проведет день с подружками, и…

– И вот почему, – продолжил за него Шарль, – она не вернулась раньше. Анриетта, вероятно, была со своим ухажером в одном из живописных ресторанчиков Медона, а не у Каре-Мариньи на Елисейских Полях. Потому-то и о покушении она узнала лишь по возвращении в Париж. Трип – а выходит, именно так звали человека с тростью – проводил ее до двери дома № 53, да что уж там – до лестничной площадки второго этажа! И выбежала она из квартиры так поспешно только потому, что знала: он еще не ушел далеко и она без труда его догонит.

– Да уж, это ясно как белый день! – сказал Бертран. – Вот только она не сочла нужным рассказать все это комиссару. Предпочла оставить его в неведении относительно того, что уже была знакома с этим мсье… гм! с этим мсье…

– Трипом, – насмешливо произнес Шарль.

Бертран – разочарованный, раздосадованный – смотрел на Коломбу несчастным взглядом.

Шарль продолжал:

– Быть может, даже бароном Трипом!

– Ах! Не надо! Прошу тебя! – простонал Бертран.

– Какой же ты злюка! – сказала Коломба.

– Полноте! – заявил ее жених, похоже на что-то решившись. – Пусть моего предка зовут Трип или как-то иначе, очевидно ведь, что он славный малый. Да вы сами посмотрите.

Положив трость и шляпу на белый мраморный столик, вновь прибывший опустился на колени перед трупом. Беглого осмотра оказалось достаточно, для того чтобы удостовериться в непоправимости случившегося несчастья. Бледный, он распрямился и, уронив худые руки, обвел девушку печальным взглядом, преисполненным нежности и верности, взглядом преданного пса.

Анриетта, зарыдав, бросилась ему на грудь. Он прикоснулся губами ко лбу девушки. Так, неподвижно и молча, они простояли несколько долгих минут.

Анриетта и Трип, человек с тростью, вернулись спустя какое-то время вместе с господином Дионне, комиссаром, господином Жоли, начальником муниципальной полиции, и каким-то полицейским.

Трип неплохо играл свою роль незнакомца, прохожего, незаинтересованного свидетеля.

Магистраты предались привычным для 1835 года констатациям, используя методы незамысловатые, но весьма эффективные. Результат вам известен.

За вечер множество господ, проникнутых осознанием собственной важности, множество людей менее значительных побывало в кабинете покойного Сезара Кристиани, чье тело было отправлено на вскрытие.

– Просто ужас, до чего они похожи! – заметил Бертран Валуа. – Выглядят так, будто все они – родственники.

– Ты преувеличиваешь, – сказал Шарль. – Но я готов признать, что все эти старомодно одетые люди, с одинаковыми бакенбардами и определенным выражением лица, соответствующим манере поведения, ощущениям их столетия, психологической моде их времени, кажутся нам гораздо менее непохожими, чем наши современники. Это крайне странно, а в интересующем нас случае еще и весьма прискорбно. Ах! И почему только фотографию не изобрели несколькими годами ранее! Располагай мы фотографиями – хотя бы одной-единственной – Фабиуса Ортофьери, я уверен, что, сравнив ее с кадрами снятого нами фильма, мы бы уже знали, на что именно во внешности убийцы нам следует обратить внимание. Мы бы уже знали, был это Фабиус или же кто-то другой. Но, имея под рукой лишь эти портреты, сможем ли мы вообще когда-либо достичь бесспорного результата?..

Портреты стояли в ряд перед ним: портрет маслом, пастель, две миниатюры.

Студию на улице Турнон окутали сумерки.

Затем во мрак погрузился кабинет на бульваре Тампль, навсегда лишившийся симпатичного и столь оригинального человека, который прожил там свои последние годы. Анриетта приняла в этой комнате – со всей сдержанностью и почтительностью, которые ей предписывало ее положение, – родных Сезара; мадам Лебуляр выплакала все глаза. Молодой Наполеон Кристиани долго смотрел с мрачным видом на большое кровавое пятно, чернившее теперь ковер савонри.

В последних лучах этого печально известного дня у дома Фиески по-прежнему царило оживление. На подступах к зданию были выставлены солдатские караулы. «Кафе тысячи колонн» превратилось в гауптвахту. И там, наверху, за знаменитым покосившимся жалюзи, яркий свет, которому предстояло погаснуть лишь на рассвете, освещал сцену допроса. Было произведено немало арестов, и при помощи бинокля легко можно было различить мертвенно-бледные лица этих застращанных бедняг, отстаивавших свою невиновность.

На следующее утро на месте убийства Сезара Кристиани в присутствии облаченных в траур Наполеона, Анриетты и семейства Лебуляр в полном составе высадился новый десант служителей закона. Воспитанницу старого корсара тщательно, но с доброжелательностью допросили. Судебный следователь и его секретарь устроились за небольшим мраморным столиком. Бюро с круглой крышкой, из которого предварительно вынули все бумаги, было опечатано. Полицейские осмотрели комнату сверху донизу. Они уже собирались скатать окровавленный ковер, чтобы забрать с собой в качестве вещественного доказательства, когда явился довольно молодой еще мужчина с артистическими манерами, несший под мышкой небольшой этюдник. Все без труда признали в нем Эжена Лами и поняли, что он просит разрешения сделать набросок кабинета в том виде, в котором тот пребывал в данный момент. Ему любезно это позволили, и, пока участники этой судебной сцены продолжали свою работу, обследуя вольер, Эжен Лами устроился в уголке между двумя дверьми, установил перед собой шаткий складной мольберт, и его голубые глаза завладели «интерьером», вид которого он намеревался запечатлеть для будущих поколений.

Глава 15

Необычные помощники

Теперь уже в студии на улице Турнон произошли некоторые изменения. Черный занавес, скользящий по длинному металлическому карнизу, мог закрыть оконный проем и погрузить просторный зал в темноту. У стены, напротив кинопроекционного аппарата, был установлен белый экран.

Они распечатали позитивы нужных кадров из фильмов, снятых во время большого сеанса. Увеличили несколько снимков убийцы. И Шарль снова и снова просматривал на экране сцену быстрого и жестокого преступления, сравнивая портреты Фабиуса и того, кто убил его прапрапрадеда.

И с каждым разом отчаивался все больше и больше. Сходство не было столь полным, чтобы можно было с уверенностью сказать: «Да, Фабиус и есть убийца». Различия не проявлялись до такой степени,