и ею. Я, как правило, ел руками, как все, потому что так вкуснее. Второй вечер был официальным, в ресторане «Киргизия». Иван Григорьевич и я учли прошлогодний опыт и пили очень умеренно. Тем не менее настроение у всех было прекрасное. Поздно ночью Гришков и я двинулись провожать трех или четырех заочниц. Целовались. Да. Целовались. Но с кем? Я смотрю на общую фотографию выпуска 1956 года и не знаю, с кем! Нет, не знаю! Думаю, что выпускницы все-таки сохранили в памяти этот замечательный факт. Ведь я был деканом факультета. Впрочем, не думаю, чтобы они меня воспринимали только с этой точки зрения. Было бы обидно.

Осенью 1956 года Наташка пошла в первый класс. Я в общем-то за множеством дел не замечал движения времени. С Наташкой были отличные отношения. Она росла веселой и общительной. То она торчала у кого-то в гостях, то у нее были гости. Любила животных: ходила посмотреть, как доят корову, щекотала соломинкой свинью, гладила барашка. Сосед по двору принес какого-то задрипанного щенка. Наташка сказала мне: «Вот настоящая охотничья собака». Мы с ней ходили в цирк. Я брал билеты на первый ряд, чтобы получше было видно. Как-то два клоуна изобразили лошадь, накинув на себя соответствующий чехол. Все это делалось тут же на глазах у всех. Тем не менее, когда «лошадь» затопала ногами перед нашим носом, Наташка перепугалась. Нередко мы пускались с ней в прогулки по Фрунзе. Уставала она в совершенно неподходящее время. Тогда я запрягал ее в прыгалку и предлагал сыграть в лошадки. Наташка соглашалась и мчалась домой, сломя голову. Скакал и я. Летом перед школой мы с Женей купили Наташке цигейковую шубку. Наташка померила ее в магазине, покрутилась перед зеркалом: понравилось. Пришли домой. Наташка погуляла и попросила у Жени шубу: «На улице холодно». Стоял фрунзенский июль! Отправились в школу. Она нарядилась в форму, вела себя солидно и сдержанно. В школьном дворе я ее сфотографировал, потом степенность исчезла. Училась Наташка легко. Зубрила стихи и даже киргизский язык, которому их стали обучать поначалу. Я нередко лишал ее прогулок за нерадивость или нарушение дисциплины. А их было немало. То она после школы отправлялась побродить, и мы с Женей искали ее повсюду, то задерживалась в Доме пионеров, где посещала балетный кружок. Женя спрашивала: «Где ты была?» Наташка отвечала: «В игротеке катала шарики». В балетном кружке она овладела нехитрым танцем цыпленка, дальше дело не пошло. Но и с этим танцем она успешно гастролировала на всех вечерах и утренниках. Один раз выступала даже со сцены Фрунзенского Оперного театра. Я ждал артистку за кулисами, чтобы одеть ее, дабы она не простудилась в своем цыплячьем костюме. Женя приобщала Наташку к хозяйственным делам. Однажды заставила чистить сливы для варенья. Я вдруг удивился необычайной тишине. Открыл дверь из комнаты. Наташка сидела над большим тазом с крупными сливами и самозабвенно их уплетала. Она так увлеклась, что не заметила меня. Я не стал ей мешать; все-таки школьница и домашняя хозяйка.

Началась обычная работа. Трудился я, как всегда, очень напряженно. Вечером ходил с Женей в кино или в концерт. Иногда во Фрунзе приезжали хорошие артисты. Но самое большое удовольствие доставил мне концерт А. Вертинского. Из фрунзенцев только я знал его. Остальные слышали о нем от меня, главным образом, да по блестящей игре в кинофильмах. С того времени, как я его видел в Москве, прошло лет 8–9. Мне показалось, что он совершенно не изменился: высокий, бодрый с достаточно сильным голосом. Пел он обычные свои песенки, я наслаждался. Понравился он всем, Жене и Сарре. После концерта мы подождали на улице, видели, как он быстро спустился со ступенек, сел в машину. На концерте присутствовал и примкнувший к ним Шепилов. Значит, концерт Вертинского состоялся где-то в 1957–1958 годах. Но это не существенно.

Итак, развлечений было мало, а работы много. Работал я ночами. Писал статьи, редактировал, трудился над курсом лекций «Древний Рим».

Кажется, в 1957 году наконец решились сместить Саматбекова. На его пост назначили кандидата философских наук Азиза Исаджановича Нарынбаева. Он был, примерно, моих лет, участвовал в войне, был ранен. Теперь ходил, опираясь на палочку. Знакомство с ним обошлось как-то очень просто: я зашел в директорский кабинет, увидел там Нарынбаева и несколько преподавателей, как-то сразу включился в беседу и все. Потом мы с Нарынбаевым сошлись поближе, бывали друг у друга, т. е. сработались.

Перед факультетом встала новая задача: обеспечить заочников хорошо разработанной тематикой семинарских занятий. Как и над «Методическими указаниями» работали коллективно. Скляр и я написали «Введение», потом редактировали все выпуски. Заочники получили хорошие разработки. Немало мы потрудились над «Учеными записками». Об этом нужно сказать особо. Первый выпуск вышел где-то в 1955 году. Ни я, ни Гришков в него не попали. В 1956 году вышел второй выпуск. В нем поместил статью Иван Григорьевич. Была здесь и моя статья: «Религия и государство в Римской империи в конце 3-го, нач. 4-го вв. н. э.». Отзыв на нее прислал С. Л. Утченко. Разумеется, я считал эту статью совсем обычной. Каково же было мое удивление, когда летом 1957 года я получил очередное предложение от профессора Ирмшера прислать ему реферат. На этот раз я обошелся без консультации в министерстве иностранных дед. Проконсультировался с парторгом института А. И. Миркиным и Саррой Саксонской. Получив от них «добро», я запечатал реферат в конверт и отправил в Берлин. В 1961 году он был опубликован.

Между тем выпуск «Ученых записок» оказался под контролем исторического факультета. Произошло это естественно. «Записки» требовали тщательного редактирования. Оказалось это под силу немногим. Мы успешно выпустили два номера (1957, 1956 годы) и сборник статей, посвященный 40-летию октября. Во всех случаях Гришков, Скляр и я входили в редколлегии. В «Ученых записках» я был редактором, в сборнике статей – Гришков. Мы проводили большую редакционную работу, я ничего не преувеличиваю. Дело не только в том, что мы помещали свои статьи. Работы Нарынбаева, Мусина, Лайпанова, Эсенгараевой и других мы доводили до уровня, который позволял их печатать. На этом деле, т. е. отработке статей, складывались наши хорошие отношения со многими преподавателями института. Скляр, по праву числился отличным редактором, много делали мы с Гришковым. Короче говоря, ученый престиж наш держался высоко. Из моих статей, помещенных в «Ученые записки», мне нравится «Классы и классовая борьба в Римской Империи». Я перечитал ее недавно и нашел, что она на уровне. Во всяком случае я смог