Шрифт:
Закладка:
Трактор старый — работа идет все же хорошо, только бы он не сломался. Оставляют только посевное жито, которое предписано держать до весны в колосьях, не обмолоченным. Жаль, — приятней было бы обмолотить все сразу. Сережа тоже увлекся общим артельным делом и скидывает с 2-мя другими снопы. Очень интересна вся эта работа. Тут же и прессуется солома. Арнольд и еще 1 работник укладывают тюки наверху во дворе, а остальные 14 распределились у машины и по тасканью мешков и тюков. Каждый мешок должен быть взвешен, так что и весы тут же. Без перерыва работает это чудище — трактор-молотилка.
На твое последнее письмо687, мой золотой, скажу тебе: к чему ты наворачиваешь? Откуда это видно, что я тебя подозреваю в «навязывании» книг? Это нехорошо и скучно. Мне досадно, что к посылке был приложен счет. И это всех Ты-то тут при чем? С цветами же обстоит так: т. к. в Голландии цветы очень хороши и дешевле, чем в Париже, то многие занимались пересылкой их по воздуху для спекуляции под видом частных заказов. И потому это запретила; «Fleurop» мог до сих пор переводить заказы, но теперь и это запретили, и мой заказ тебе не подали, хотя денег мне еще не вернули. Спрошу. Отсюда, например, можно во вся страны посылать луковицы тюльпанов и т. д., за исключением Франции и Англии. Потому же. Большая идет спекуляция. Мои розы посланы были под сурдинку, потому я и попала на замечание. Но это все уже урегулировал магазин, заплатив штраф. Всякую мелочь, которую я посылала, я должна была представить письменно в министерство, и только получив разрешение, могла послать. Розы шли без оного. Понял? Через французскую границу шло безумно, много контрабанды, как писали в газетах. Оттого и строгости. Если ты ничего не имеешь против, то я просто отошлю книги обратно в издательство, объяснив отчего. Те экземпляры, которые я просила (и ты выслал их) я хотела дать в издательстве, что и сделала. До сей поры их читают. Я была там и мне сказали, что «Пути Небесные» читают еще и под-директора[218], увлеклись видимо. Что они решат, — я не знаю. Я глупо сделала, что на вопрос, могла ли бы я же их и перевести (т. к. им это именно интересно), я смущенно сказала, что не считаю себя достаточно на высоте. Я могла бы им найти отличных переводчиков, в моем соучастии. Их не так интересовала продажа книг от «Павуа», как свое собственное издание. Но посмотрим. Я жду. Один экземпляр у меня, один дала доктору, — вот и все. Я предложу еще в издательстве завтра, если удастся поехать, как предполагаю, и потом от тебя жду ответа — могу ли послать обратно, в случае, если здесь не возьмет издательство. М. б. я смогу Ксении Львовне деньги дать, если бы только голландские гульдены можно было устроить. Вот это деловое.
Ты знаешь, я так устала. Несколько дней еле бродила, сердце никуда было. Задыхалась от нескольких шагов. М. б. нервы. Жукович трогательный — собрался бежать к одному художнику для уроков мне, чуть не разорвал меня (он очень выразителен) за то, что не привезла ему показать рисунков. А когда узнал, что их уже и нет, то застыл, окаменев. Он очень измучен, несчастен, мне жаль его стало, и больше для того, чтобы отвлечь от их собственных несчастий, не стала кочевряжиться и объяснила ему свое состояние. Сказала еще: «Я чуточку пробовала иллюстрировать „Неупиваемую чашу“». «Да, дайте же, Бога ради хоть идею-то, ну, как Вы эту композицию разрешили?» В миг появилась бумага, пастель, уголь, все, что хотела бы. Я вспыхнула и буквально дрожа, в 10 мин. дала ему схему «Ярмарки». Он молчал, смотрел, а потом взял мою руку и сказал: «Вот что, О. А., дайте мне слово, что Вы будете работать, и… не бросайте так небрежно своего… да я смело это утверждаю — своего _т_в_о_р_ч_е_с_т_в_а, ибо это — творчество…» Он не видел красок, я дала только схему, но был в восторге. Я сама того не знала, что одолела большую трудность. Ж[укович] поражался уменью разрешить «сложнейшую в данном случае задачу композиции». Он безусловно одобрил то, что на первом плане «Русь трезвая», а в луговине… «там гульба». Его поразил «_в_о_з_д_у_х». Береза вызвала восхищение своей уместностью и явилась ярким выражением нашей природы, не бросаясь в глаза. Он все разобрал, умело, как сам художник. Потому… я «Ярмарку» не сожгла. Ж[укович] выпросил ее тогда отдать им. Он ее не видел в оригинале. Пока она спрятана «с глаз долой». К художнику же я его упросила не ходить. И он понял. Д-р Klinkenbergh болен. Я не знаю, что у него. Неловко навязываться. Сказал: «Я заеду как-нибудь к Вам, чтобы подробно поговорить о Вас, о таланте Вашем». Но все же мне придется взяться за кисточку — хочу для Жуковича нарисовать программы, — привлечь публику, дать особый, тонкий оттенок концерту. Его жена сказала маме: «Ах, какой рояль, было бы пианино, ведь это же род милостыни»… Я все сделаю, чтобы она, эта милая, умная женщина увидала, что это не так. Если выйдет с залом завтра (если поеду), то в перерыве устрою я чай с вкусным, тонкий, со вкусом чай. Ж[укович] отдохнет в перерыве, а публике дастся возможность в уютной сфере заинтересоваться артистом, что очень и очень для них (Ж[уковичей]) важно. Билетов не будет, вместо них я вручу простую, но со вкусом нарисованную программу. Закажу роскошные цветы, такие, какие ему бы поднесли на подиум настоящего концерта. Не из собранных денег. Не одним хлебом жив человек, а человек искусства и подавно. Если бы удалось. Завтра потащу шпек[219] и яблоки (чудесные!) моей знакомой. Сегодня уговорилась, что м. б. приеду. Она ждет. Они музыкальны и «любят» меня, как уверяют. Квартира в центре интеллигентного Утрехта, есть инструмент. А главное — 2 комнаты en suite[220] и хозяйка не дрожит за ковры и стулья. Обожает шпек, — замаслю ее. Приглашу тогда и того профессора, который хлопочет за Жуковичей, почетным гостем. О, если бы удалось. Хоть 200–300 гульденов. Ему и то хлеб. Вот этим пока
