хватал за руку, требовал дать слово, насказал столько глубочайшего, тебя потрясшего… — о «композиции»..! — а тут как раз ровно _н_и_-какой композиции!.. Ты понимаешь ли, что такое «композиция» в живописи, как и в художественном произведении слова?! Нет, вижу, что ты совсем этого не понимаешь. У меня сохранилась выписка, как писал И. Н. Крамской690 Суворину691 о… «композиции». Вот: «Слово композиция — слово бессмысленное, которым любят швыряться малограмотные. Композиции нельзя научиться, пока художник не научится наблюдать и сам замечать интересное и важное. С этого момента только начинается для него возможность выражения подмеченного — по существу; и когда он поймет, где узел _и_д_е_и, тогда ему остается формулировать, и композиция является сама собою, фатально и неизбежно, именно такою, а не другою»692. Ты — я знаю — считаешь, что я «суконное рыло» в живописи. Тебе и в голову не пришло, что большой писатель, который _в_и_д_и_т_ свою _и_д_е_ю_ и умеет ее, этот «художественный предмет» облечь в соответствующую словесную и образную ткань, всегда тонкий аналитик жи-во-писи! И ты ни-когда мне не верила. Ну, верь «знатокам», швыряющим затрепанные словечки «всезнаек» и гимназистов. Я тебе сказал о «Ярмарке», но не все. Я указал, что в ней _е_с_т_ь… для моего глаза, зоркого глаза, ведь я же знаю свое-то! Тут нет «ярмарки». Нет. Ты не дала «Ярмарку»! И не дала никакой _и_д_е_и, никакого «художественного _п_р_е_д_м_е_т_а». Ты дала лишь чуть «жанра» — бытовые сценки, и — _б_е_з_ жизни! Ты расставила фигурки. И ни-чем не соединила их, не объединила! Ты дала отлично баб, березу… — я писал тебе. Но ты не дала «картины». Это — эскиз. И бабы у тебя — превосходны… Да я же писал. И о «закрытых воротах»… Бабы _и_д_у_т_ в монастырь, а ворота закрыты! Ворота закрыты, а по обеим сторонам — ни-щие и никого, в сущности, народу нет! Чего же им сидеть тут?.. А-а… не стану говорить, «знатоков» слушай. Учиться, работать ты не хочешь. Ты довольствуешься ахами прохожих при искусстве. Довольствуйся. Но не оскорбляй меня! Ты _н_е_ _с_м_е_л_а_ тащить на базар _н_а_ш_е!.. мешать с пылью всю мою «Неупиваемую» тебе мною доверенную!.. Ты должна была работать над ее воплощением в красках, линиях, общем колорите… и в красочности, — это же разные понятия. Ты могла советоваться со _з_н_а_т_о_к_а_м_и. Но _н_е_ швыряться тем, что тебе вполне не принадлежит Ты могла сжечь, но сперва ты должна была и об этом меня запросить. Ведь я же тебе поверил, доверил! — как же не запросить-то?.. А ты у меня взяла и отдала… — кому? прохожему. Помни: «взять у… и бросить псам»!693 Ты это сделала. И теперь ушла в творчество программок. Твое дело. Все немощи кончились, вдруг! В лепешку расшибаешься… — и расшибешься. Подняла на себя великий труд, для — Ж. А сколько перевела из «Богомолья»? Ведь это не показное, не питает тщеславия. Это только _п_о_с_л_е_ оценивается, это не мишура, не вспышка. Как настоящее творчество, а не попрыгушка около него. Ну, твое дело, ка-тись!..

Ты изменила тон писем, нашла иной словарь. Уже нет о чувствах… нет — «люблю», нет всего, _ч_т_о_ _б_ы_л_о… Теперь — «я так хорошо к тебе!..» С какого языка? Что это за мимикрия?.. И это — сознательно. Я _з_н_а_ю. Я немножко хоть, и про-видец. У меня большой душевный опыт. Потому я большой и писатель. Художники всякие есть… в Париже — 40 тысяч художников, и до 60–80 тыс. «писателей». Но есть _Х_у_д_о_ж_н_и_к_и_ и есть _П_и_с_а_т_е_л_и. Единицами они считаются, только. И вот, на одного из последних-то ты и плюнула. Осыпала оскорблениями. И на его творчество.

Не шуми о себе. Не кори «парижских». Да, немного делали для меня. Но делали. А ты в свой приезд… тоже, _д_е_л_а_л_а, когда я болел. Да и теперь болен. Ты облегчала мне жизнь… я помню. Вот тут у меня, в сердце. И — знаю! — твоей совести. М. б.

Теперь — в лепешку, для — «прохожего». Ибо он же для тебя — кто? Едва знакомый, — и такой _у_х_о_д! В_с_е. Во всех письмах! Только одно жжжжжжжжжж. Прав был доктор Клинкенберг — отводивший твой «сверх трепещущий» разговор694. Он _в_и_д_е_л_ то, что _в_и_ж_у_ и я. Он — чуткий. А ты о-чень прозрачная. Ты пороги обивала в Гааге. Не намозолила глаз «жене»-то, «старухе»-то?.. Смотри… даром _э_т_о_ не проходит. И твое расшибанье — _в_и_д_я_т. Или — у-видят. Твое дело. Но… надо прежде покончить с нашими отношениями. Выяснить — и отрезать. Свободней будет тебе и мне. И — честней. Чи-ще.

Подашь «роскошные» цветы… на по-диум, как на больших концертах? Вся горишь, предвкушая _с_л_а_в_у. Будешь «пояснять» Ж. Мадам конферансье. Ты и мне то-же «роско-шные»… ну, правда, «не как на больших концертах»… помню. Без программок обошлось. Писатель с голоду не умер, — поддержали читатели. И не кори их. Не кори тех, кто спасал меня, когда все было блокировано! Езди, проси, навязывай, спасай… Дело доброе помочь известному певцу, не спорю. Но… ме-ра, ме-ра!.. и не «очертя голову», и не на-показ. А главное, нельзя во всех письмах ко мне склонять на все лады… жжжжжжжж! Стыдно, Ольга. Гадко. Ты ездила помолиться за меня… между прочим. Но поехала-то ты не для сего. Ты знаешь. И ты даже не написала мне, что помолилась: не до этого. Ты даже в поздравительном письме не спросила, «а как ты, здоров ли?..» Не до сего. Теперь новая «забавка» — Ж. Калейдоскоп продолжается. Сколько тратится сил! Подумать… — в каждом письме… — сердце болит, грудь ломит, я раздавлена… не могу больше писать, должна лечь… — и — перпетуум-мобиле. И это начало только. Какое же тут занятие важным делом, трудом!

«Богомолье» — оставь. Не по тебе оно, в таких бросках. Оно требует благоговения и покоя. Как и «Чаша». Займись несчастным Ж. Вглядись в совесть-то!.. Она тебе скажет _в_с_е. Или уже флирт, — пусть невинненький, пока… или «лавры дешевые»… фимиам летучий. Ты падка на фимиамы. Я тебе 5–6 лет писал, искру Божию хотел выбить… все был готов отдать, лишь бы ты нашла настоящую _с_в_о_ю_ дорогу… — все напрасно. Как обманулся я!., и как же ты меня поносишь, про-носишь!.. на базар потащила!.. «душу открываешь» — кому?!..

Теперь — к «Чаше»… о, какой горькой для меня! Ты права, заглянув в себя, в совесть твою. Да, ты неспокойна (* «смущена».), и потому ты _н_е_ _м_о_ж_е_ш_ь_ принять мой дар. Я поступил — каюсь, — нечутко к тебе. Я не должен был так испытывать тебя, налагать тяжесть на тебя. Я