— Белый жилистый мужчина лет тридцати с тёмными волосами, впавшими щеками и голубыми глазами, в которые лучше не смотреть? Этот мужчина? Или это — вовсе не он?

— Тебе виднее, но советую поторопиться.

— Вижу, что к взаимовыгоде вы не настроены… — он привстал и поправил верхнюю пуговицу на рубашке. — А дальнейший разговор пользы мне точно не принесёт… Ищите в баре «красных фонарей» нашего замечательном метро. Ищите «Калеба». Думаю, вы с ним либо хорошо поладите, либо убьете друг-друга в конце-концов — есть у вас что-то общее во взгляде. Что-то… звериное, я бы сказал.

— Учту. Скажи лучше, чем этот Калеб вообще руководствовался, когда набирал вас всех? Только один действительно отрабатывал свою плату, пока остальные…

— А о чём кричат вороны, собравшиеся на лесных ветвях? Я не понимаю зверей, незнакомец. И, думаю, остальные тоже — они просто ведутся на олово, что блестит для них золотом.

* * *

Уильям и Айви вновь вернулись в бордель, вечерело. Старик и подумать не мог, что понадобится всего день — один жалкий день для того, чтобы найти целую легенду. Подходя к станции, он всё больше убеждался, что вся схема Ворона, вся та хитрая и изощрённая ловушка с бесконечными Джонсами, ведущая в никуда, была рассчитана только для Нея Зильбера и тех, кто доберался до него — мало знающих, отчаявшихся, уставших или просто неподготовленных — тех, кто и знать не знал, кем и чем был Ворон на самом деле.

«Но восемь лет, — думал он себе. — Неужели не нашлось того, кто захотел бы убить его за восемь лет? Если он где-то в борделе — среди толпы — то как?.. И, при этом, кто-то умудрялся даже привести его в Картрайт, если верить тому олуху. Нет, верить ему не стоит… Хм, возможно, он здесь и не был всё время. Интересно, почему же он не убежал в Гренландию, если начал бегать? Казалось бы, нет места безопаснее, надёжнее? «О чём кричат вороны», — действительно — хрен поймёшь».

— Уильям? — до станции оставалась пара шагов.

— Чего?

— А что я должен буду ей сказать? — говорил он, смотря в пол.

— «Ей» — это?

— Ну… Той девушке, с которой я…

— А, да, — Хантер действительно даже не вспоминал о том маленьком для него инциденте. — Погоди, ты даже не знаешь, как её зовут?

— Мы не представились… Но это неважно! Что мне ей сказать?

— Я-то по чём знаю?

— Как?! Ты же говорил, что…

— Что нужные слова найдутся, и это значит: «найдутся у тебя в твоей голове без чьей либо помощи». О чём я могу сказать девочке, если видел её всего полторы минуты? Хочешь совета старика? Я бы извинился.

— Я не виноват, — голос его тут же стал немного ниже.

— А я и не говорил, что виноват. Я сказал, что тебе стоило бы извиниться.

— Не понимаю.

— Люди так работают: либо кто-то из двух делает шаг навстречу, либо расстояние между людьми медленно начинает увеличиваться. Упустишь момент, и того шага, что ты будешь готов сделать через время, уже будет недостаточно — нужно будет сделать много больше. И так всю жизнь — либо пересилишь себя и сделаешь сразу, что должно, либо не преуспеешь уже никогда.

— Это тоже тебе твой человек сказал?

— Нет — это подсказка от опыта, от своих и чужих ошибок — единственная их польза. Учитывай их, бери во внимание, но путь ищи свой. И бей свои шишки — полезно.

— «Учитывай ошибки и опыт» — получается, ты учёл всю мудрость того человека из церкви и стал ещё мудрее него?

— Мудрее Вейлона? Ха. Если бы, пацан, если бы.

Они запрыгнули на станцию и тут же направились к Марии. Мелькающие одинаковые комнатушки и одинаково улыбающиеся лица источали какое-то странное чувство кипящей жизни, потока, что мог либо подхватить и унести, оставив чувство времени позади, либо выкинуть на какой-то маленький островок спокойствия, где уже ждали бы те, кто был на нём всегда.

Рабочий день на станции Берри-ЮКАМ подходил к концу — мужчины и женщины, одетые уже в самую обычную, ничем не выделяющуюся одежду, быстро разбредались по своим станциям (если у них не было жилья прямо «на работе»), не забывая, уходя, отдавать процент от заработка своей госпоже, а та, в свою очередь, навещала и искала тех, кто, по глупости своей, осмелился предположить, что она забудет о них — пропустит сбор дани хотя бы на один день, но этого никогда не случалось — её работа состояла в том, чтобы не забывать.

— Эй, Джилл. Джилл, я тебя вижу! — Мария стояла в дверном проёме одной из комнат, положив руку на бедро. — Давай-давай, ты сегодня весь день была занята.

— Но, Мари, так нечестно! Этот ублюдок не заплатил мне!

— А сидела и молчала до конца дня ты из вежливости ради? — госпожа смотрела свысока и с большим презрением. — Сама знаешь, как это работает: либо ты вежливо его приглашаешь пройтись после всего и приводишь к Тиму и его ребятам, либо находишь Тима и его ребят и показываешь на «ублюдка» быстрее, чем он успеет слинять со станции, ну либо, как ты сейчас, платишь тот же процент, что и все.

— Но он бы просто придушил меня! Я же не!..

— Ты занимала комнату пять часов, — краем глаза она заметила мужчин, смотрящих в её сторону, но ни на йоту не переменилась в лице. — Значит: платишь за пять часов.

В проёме появилась темноволосая заплаканная девушка в повседневной одежде. Она бросила связку гильз, аккуратно нанизанных верёвочку через небольшие отверстия в них, и уже хотела в сердцах быстро уйти, но тут рука госпожи остановила её настолько молниеносно и холодно, что даже Уильяму стало не по себе:

— Ты знаешь, что это — правила, — сказала та, крепко придерживая свою работницу. — Правила одни для всех. Если ты увидишь его здесь или на любой другой станции — дай мне знать. В лучшем случае, получишь свои деньги, в худшем — будешь знать, что эта мразь заплатила куда больше, — глаза ночной бабочки были полны то ли страха, то ли благодарности. — Поняла? Поняла, дорогая моя?! Отлично. А теперь иди и умойся прежде, чем уходить