Так мило не смягчает согласные – «пит», «налит»… Всё не так, и всё так мило. Он заметил мою улыбку:

– Что? Неправильно говорю?

– Нет-нет, всё отлично, продолжайте! Продолжай…

– Я купил чай. Но не могу открыть самовар. Где налить воду? Можете зайти ко мне, посмотреть? Возможно, это какая-то русская тайна…

– Лучше сказать «секрет». Может, он не открывается? Просто сувенир? И не русский, а китайский? У нас в основном всё китайское продается. Где вы его купили?

– В центре города, в особый магазин. В особом магазине. Да, так?

– Да. Он старинный?

– Не уверен. Точнее, надеюсь, что старинный.

– Магазин на первом этаже в зеленом доме?

Эварс протянул мне фотографию магазина.

– Здесь!

Это тот магазин, где я однажды увидела кастрюльку, которая пропала у нас в детстве. Кастрюльке было много лет, снизу на дне было написано какое-то слово, которое никто не мог разобрать, ручки у нее были сделаны в виде переплетающихся змеек, на крышке сверху сидел человечек в островерхой зеленой шляпе. Бабушка в ней никогда не готовила, фарфоровая кастрюлька стояла в буфете, несколько раз в году на праздники ее доставали, и бабушка укладывала туда теплые пирожки или кабачки, жаренные кружочками, и ставила на стол. Мы с Маришей всегда загадывали – на кого из нас первую посмотрит человечек на крышке, той и будет счастье. Какое именно счастье ожидало нас, мы не уточняли, но споров всегда было много, потому что нельзя было поворачивать кастрюльку к себе и тем более подкручивать крышку, чтобы тебе повезло больше.

Когда кастрюлька пропала, бабушка переживала, рассказала нам, сколько, оказывается, приключений и передряг пережила эта кастрюлька. Бабушка говорила, что ее сделали в девятнадцатом веке, она, как и еще несколько вещей в нашем доме, принадлежали прабабушке, дочке «красного священника», перешедшего на сторону советской власти и убитого за этого кулаками.

Я так жалею теперь, что невнимательно слушала бабушкины рассказы. Мне это казалось чем-то неважным, скучным, никому теперь не нужным. Все интересное – здесь и впереди, зачем копаться в темном, страшном, далеком прошлом? Наверное, я была не очень умным ребенком. Как бы мне теперь было интересно поговорить с бабушкой, узнать как можно больше о своих предках, понять, почему я такая, почему Мариша совсем другая, на кого мы похожи, чей бессмертный дух живет в нас и не дает покоя.

Кастрюлька пропала при странных обстоятельствах – просто однажды перед майскими праздниками бабушка всплеснула руками и стала перерывать весь буфет, а потом и все остальные полки. Пропала, как будто ее и не было. В апреле и марте к нам никто чужой вроде бы не заходил, а до этого бабушка перемывала все в буфете, и кастрюлька была на месте.

Пару лет назад я увидела кастрюльку в антикварном магазине, куда зашла, чтобы купить какой-нибудь оригинальный подарок Саше на Новый год. Я не могла ее спутать. Кастрюлька стоила невероятно дорого, полторы моих зарплаты – продавщица уверяла меня, что это дореволюционный фарфор, фабрики Кузнецова. Я все равно решила ее купить, даже хотела оставить залог. Продавщица залог не взяла, зато обещала поговорить с хозяином, попросить скидку. Я договорилась с Маришей, что мы купим ее напополам. Но когда я пришла через день, кастрюльки уже не было. И продавец был другой. Про кастрюльку ничего не знал, не помнил ее и активно предлагал мне столовый сервиз, сделанный в ГДР в 1978 году. Или хотя бы подстаканник РЖД, или матрешку ручной росписи, или кольцо с крошкой лунного камня, или медный сувенир-оберег под матрас, для семейного счастья (или здоровья, если семьи нет), или латунную миску для собаки, сделанную в виде чашки с блюдцем, или дверной колокольчик с черным кожаным ремешком, похожим на нагайку.

Я еще пару раз заходила в магазин, Мариша уверяла меня, что я всё придумала, что кастрюлька мне приснилась – от одиночества и ностальгии по детству. Со временем я решила, что так оно и было. Если только ее не купила сама Мариша, чтобы я не прочитала то загадочное слово и не поняла что-то про нас и наше прошлое. Ведь иногда стоить потянуть за какую-то ниточку и – пошло-поехало…

Глава 13

Стало темнеть, я вызвала такси, мы с Эварсом все-таки заехали на колокольню, где теперь сделали платный вход, платный подъем по лестнице и платное фото с колокольни, для этого специально поставили наверху человека.

– А если я сфотографируюсь и не заплачу? Что ты сделаешь?

Парнишка лет пятнадцати, замерзший на ветру, который задувал так, что два самых больших колокола время от времени задевали друг друга и издавали томительный низкий звук, испуганно на меня посмотрел:

– Вы не заплатите за фото?

– Ты хочешь сказать, что все платят? Ты в каком классе учишься?

Он так же испуганно захлопал глазами.

– В девятом. Я маме помогаю.

– Хорошо, молодец. Только с какого перепуга лестница на колокольне платная стала?

Эварс прислушивался к нашему разговору, что-то записывал. Интересно, что? Мой интеллигентский городской фольклор?

Таксист, пожилой, но очень бодрый, услышав иностранный акцент Эварса, стал приставать к нему с политическими вопросами, убеждая его в том, что страна наша хороша сама по себе, независимо от того, сколько у нее на сегодняшний день друзей и врагов. Эварс улыбался, кивал, соглашался, таксист все равно кипятился, поехал вокруг города, чтобы поговорить с иностранцем подольше.

Я видела, что мне пишет Саша, читала начало фраз на экране. Сообщения не открывала, но переименовала его контакт, пафосное «Тот, кто не должен звонить», сократила до аббревиатуры ТКНДЗ. Поскольку выглядело это странно, добавила гласных, получилось Токанадзоев. Как будто мне пишет осетин или адыг, пишет и пишет, надеется на взаимность… Черноглазый, горячий, с аккуратной бородкой или без… А я еду в такси с австралийцем, у которого такой милый акцент, хорошая улыбка и никаких политических убеждений – так он сказал таксисту.

– Я филолог! – повторял, улыбаясь, Эварс, не поддаваясь ни на какие провокации. – Совсем ничего не понимаю в политике, не люблю такие темы. Давайте поговорим о том, почему в русский язык остались падежи, а в английский – нет. Как вы считаете?

Тут уже таксист ничего не смог сказать, резко завернул, и мы оказались около гостиницы. Я поняла, что мы проехали пару раз мимо, пока он хотел подраться с Эварсом на тему политики и дискриминации нашей страны в англоязычном мире.

Эварс выбрал хорошую гостиницу, неприметную, построенную на боковой улице в центре, и, судя по отлично отремонтированному фасаду и входной группе старинного здания, самую дорогую.

– Заходите… – Он пропустил меня вперед. – Можно заказать что-то в номер выпить. Что вы будете?

– Ничего, – пожала я плечами. Я поняла, что я даже зря философствовала про себя о «ты» и «вы», он путается, он вообще не чувствует разницы.

– Все русские любят выпить, нет?

– А все австралийцы – потомки сосланных преступников, нет?

– Нет, – засмеялся Эварс. – Но многие.

– Ну и многие русские любят пить, у них есть ген, позволяющий им много пить. А у меня, наверное, нет. Я плохо себя чувствую, когда пью.

– Твоя голова болит?

– И голова болит, и вообще я чувствую, как будто я внутри какой-то капсулы, и я не могу оттуда вырваться.

– Капсулы… это что?

– Таблетка! – я показала пальцами крохотную капсулу. – Я большая, а капсула маленькая, меня туда посадили, мне плохо и тесно.

– Интересно… – улыбнулся Эварс. – Хорошо, тогда мы будем пить китайский чай из русский самовар! Если ты знаешь, как налить туда вода.

Я огляделась. В номере не было ни одной вещи, вообще ничего.

– Где ваши вещи?

– В шкаф. Я всегда всё убираю в его место.

– На свое место, – автоматически поправила я. – Почему?

– Почему?! Потому что не люблю… сейчас… – он потыкал в телефоне, – бардак!

– Понятно…

Я покрутила в руках самовар, щедро расписанный по бокам.

– Самовар ваш – подделка, не старинный. И судя по всему, не открывается. Можно отнести его обратно. Сколько вы за него заплатили?

Эварс протянул мне чек. Я хмыкнула:

– Щедро…

– Щедро?

– Когда не жалко денег.

– А! Бросать деньги ветру!

– На ветер. Ну да.

Эварс принес горячей воды из кулера. Я не стала садиться на диван, где удобно расположился мой новый товарищ, а пододвинула большой черный стул и села напротив, кресла в комнате, обставленной строго и пафосно, не было.

Пуэр, который заварил Эварс, пах рыбой.