– Олюшка… – Саша прижался губами к моему виску. – Садись в машину.

Где-то сейчас может идти или ехать его жена. Может быть, она стоит на противоположной стороне улицы и смотрит на нас. На своего мужа, родного, любимого, законного, и на меня. Я – как воровка, пойманная с поличным, все время, постоянно. Именно поэтому я и разорвала наши отношения. Потому что я не хочу и не умею красть. И учиться не буду.

Я покачала головой.

– Нет, Саша, нет.

Он еще крепче меня обнял и второй рукой открыл дверь машины, которую припарковал у тротуара.

– Ты понимаешь, если это все было не нужно никому, мы бы давно забыли друг о друге?

– Хорошо, давай поедем обедать, но…

– Я ничего другого и не предлагаю. Правда.

В ресторане, куда мы пришли, был только один человек, мужчина сидел у окна с небольшим ноутбуком и что-то сосредоточенно писал.

Мы сели подальше, а он поднял голову, увидел нас и радостно помахал мне рукой.

– Привет, Олга!

– Ты его знаешь?

Я вздохнула и развела руками. Наш город сравнительно небольшой, но не настолько, чтобы случайно в один и тот же день встретить двух знакомых. Ну вот, я называю теперь Сашу знакомым. А раньше я называла его своей судьбой. Но когда это было!

– Сколько времени мы не виделись? Ты хорошо выглядишь. Только уставшая и грустная.

– Я устала от консультаций.

– Возвращайся в университет. У нас девушка ушла в декрет, как раз есть место.

– Я тоже хотела бы уйти в декрет, Саша.

Он погладил меня по руке и ничего не сказал. А что он скажет? «Рожай, буду тайным отцом твоему ребенку?»

Эварс, а это был он, улыбаясь, подошел к нашему столу и, не спрашивая разрешения, сел рядом со мной.

– Отлично! Добрый день! Как дела, Олга? Это хороший случай – мы встретиться здесь.

В первый (и последний) раз, когда мы виделись, мне показалось, что он говорит лучше. Наверно, показалось тогда, просто от неожиданности.

– А у вас как дела? – спросила я, не здороваясь. Почему, ну почему именно сегодня я встретила обоих – и Сашу, которого не видела всё лето и весну, и начало осени, и этого странного, очень странного человека, который зачем-то приехал в Россию и почему-то решил, что будет жить у меня. И я с огромным трудом и хитростью смогла от него избавиться. Даже испортила отношения с Маришей, которая считает, что это наш первый шаг к сближению с мамой. А я его не сделала. Точнее, не дала маме его сделать. Я думаю, что Мариша ошибается, в обычной своей несущейся череде бесконечно важных дел она чего-то не поняла.

– У меня все отлично! – широко улыбнулся Эварс – и мне, и Саше. – Конечно, сейчас я в отеле, но я не… ммм… уроняю надежду.

– Не теряю надежды, – автоматически поправила я.

– Прекрасный русский язык! Ты можешь учить его всю жизнь!

Эварс сегодня выглядел как-то по-другому. Подстриг бороду? Отрастил усы? Что изменилось? Или так влияет Россия, и человек быстро становится другим?

Саша внимательно поглядывал то на Эварса, то на меня, явно ничего не понимая.

– Эварс… Давайте мы с вами в другой раз поговорим?

– Нет проблем! Когда? Я могу приехать позже вечером.

– Нет уж!

– Нетуш! – весело повторил он. – Нетуш… Это как? Это – «нет»? Почти нет?

– Это очень нет.

– Мммм… понял. Очень нет. «Нетуш!» Хорошо. До встречи! – Он с улыбкой помахал рукой мне, отдельно – Саше и вернулся за свой столик, как ни в чем не бывало стал что-то писать.

– Наверно, записывает, что такое «нет уж», – проговорила я.

– Он кто?

Неревнивый Саша спросил спокойно и равнодушно. Можно не отвечать. Он совсем не ревнивый, и это не обидно, это приятно. Я не люблю, когда меня ревнуют. Меня задевает и унижает ревность. Я не хочу быть чьей-то вещью, наверное, поэтому я и одна. Ведь многим мужчинам нужна вещь, на которую можно с удовольствием смотреть, которую можно трогать, вещь для удовольствия, вещь для удобства. Так я говорю обычно женщинам, если они не понимают своих мужчин, которые не хотят вдаваться в тонкости их переживаний. Права ли я? Кто знает, где здесь правда? И вынесем ли мы всю правду, если когда-нибудь узнаем ее о себе, о нашем мире – почему мы именно такие, как есть?

– Не знаю, Саша, кто такой этот человек, на самом деле не знаю. Приехал из Австралии вроде как. Знакомый моей мамы.

– Мамы?

Я ведь рассказывала Саше, что наша мама уехала, но попросила ничего больше не спрашивать, потому что на самом деле мы просто ничего о ней не знаем.

– Да, – вздохнула я. – Нашей сбежавшей мамы.

Саша погладил меня по руке.

– Ты прекрасно выглядишь.

Именно в этот момент Эварс посмотрел на нас, и я видела, как он приподнял брови. А он что думал? Что я живу совсем одна и буду рада любому незнакомцу, который постучится ко мне в дверь, даже если он на самом деле и прилетел из Австралии? В качестве кого, кстати? Как он сейчас получил визу? Как ученый? А он на самом деле ученый? Я ведь ничего о нем не знаю. Может быть, это нас никуда не пускают, а иностранцы по-прежнему могут к нам приезжать и изучать наш язык, который изучить на самом деле невозможно? Меняющийся, ускользающий, легко впитывающий чужое, насыщенный полутонами, скрытыми смыслами. Ты никогда не знаешь, как ставить ударение в незнакомом слове, все слова изменяются, постоянно надо следить за окончаниями, за беглыми гласными, за переходом ударения… Хорошо, что это мой родной язык. Наверное, он отражает нашу национальную сущность, содержит в себе тот самый русский парадокс, сочетание несочетаемого.

– Полчаса назад ты сказал, что я выгляжу усталой.

– Одно другому не мешает… Моя прекрасная, немного уставшая, любимая… – Саша говорил так просто, обычно, со стороны могло показаться, что он говорит о чем-то обычном, бытовом – мирно, душевно, по-дружески. Саша ведь мой лучший друг, самый верный, самый нужный, который знает обо мне все, потому что я хотела, чтобы он знал обо мне все, я хотела быть его частью…

Я таю под его взглядом, я теряю ощущение реальности, я забываю о всех обещаниях, данных самой себе… Такой ненадежный друг – ты сама…

Я распрямилась на стуле, сильно потерла виски. Как морок какой-то. Что со мной?

– Саша… – Я заставила себя сосредоточиться, говорить внятно. – У меня проблемы на работе. Точнее… У одной девушки, которая пришла ко мне за советом. Поэтому я очень расстроена. Она бросилась из окна и теперь в больнице в тяжелом состоянии.

– Да что ты? Почему?

Я немного отвыкла от этого олимпийского спокойствия, с которым Саша принимает плохие новости. Он в принципе спокойный, поэтому с ним всегда хорошо. Даже когда он пишет, что он измучен, он ставит все запятые внутри и точку в конце предложения. Он не ставит отточий, восклицательных знаков, тем более не посылает рассерженные фиолетовые смайлики, рыдающих котят, скачущих от восторга кроликов, как мы обычно с Маришей, когда обмениваемся эмоциями письменно. У Саши мало эмоций, наверное.

– Она это сделала из-за несчастной любви. Ее обманул мальчик, наверное, это была ее первая серьезная любовь, первые отношения. Я чувствую себя виноватой. Я плохо с ней поговорила. Не смогла помочь.

Саша развел руками.

– У тебя теперь сложная профессия. Преподавать легче. Зря ты ушла, Олюшка. Ты хороший преподаватель, да еще и со степенью. Возвращайся!

Мы сидим вместе, говорим, как ни в чем не бывало, как будто не было этих месяцев. Мы взрослые, спокойные люди, мы можем держать слово, данное себе, друг другу, мы не будем делать глупости…

– Я, наверное, пойду, Саша.

Он помолчал, на секунду положил руку на мою и тут же отнял ее.

– Хорошо.

И ничего больше не сказал, не остановил меня, не догнал. Дождался, когда я уйду, и только тогда вышел. Я видела, как он проехал мимо меня. Почему-то мне стало так обидно, так невыносимо больно. Зачем он подошел ко мне, зачем разбередил душу? Уже ведь почти не болело. Почти забылось, почти заросло.

– Олга! – Эварс догнал меня, когда я уже свернула