Шрифт:
Закладка:
– Ну вот и благословение от матушки Веры есть… А я ведь и сама давно уже хотела тебе насчет Москвы-то сказать. Только не решалась.
– Сама?..
Мать вздохнула.
– Я ведь вижу, что у тебя на душе творится, сыночек. И как ты плакал, когда улицу переименовывали… И с каким лицом с работы приходил, когда приходилось сверхурочно оставаться и некому было подменить, чтобы в храм успеть… Не тот наш Орёл уже совсем, что раньше. А Москва – град Божий, ее до конца не разорят… Да и Саша с Васей Москвитины давно уже там, будет на кого опереться, если что приключится. Езжай с Богом, Ванечка. Матушка Вера ничего просто так не говорит…
…Вагон был жестким, к тому же для курящих, а путь до Москвы занимал пять часов. Но в дорогу у Вани был купленный недавно с рук том «Сказаний о жизни и подвигах старца Саровской пустыни иеромонаха Серафима…», завернутый в старый номер «Орловской правды».
– Приезжай почаще. – Александр крепко сжал брата в объятиях и «передал» Константину. – Ну и мы к тебе будем наведываться.
– Ну конечно, приезжайте. Только я вам сначала напишу, где устроился.
– Зря ты все-таки ко мне в театр не пошел, – шутливо посетовал Костя, целуя брата. – Говорил же тебе – отвечал бы за костюмы.
– Ты же знаешь, какой из меня был бы костюмер…
– А что, за облачение архиерея ты же отвечал, и вроде неплохо…
Таня, плача, приникла к груди Ивана.
– Ванечка, пиши, пожалуйста, не забывай нас.
Елизавета Иларионовна молча перекрестила сына на дорогу. Самое дорогое, что у нее было – семейную икону Крестьянкиных «Знамение Божией Матери» – она передала сыну во время прощания с домом.
– Парень, давай-ка в вагон, отправляемся, – поторопил проводник.
Заревел паровоз, вздрогнули вагоны. Слезы, вскипевшие на глазах, смазали родные лица, поплывший мимо перрон… И только одиннадцать золотых куполов привокзального храма Иверской Божией Матери блеснули на солнце, вернули зрению четкость. «Бог встречает, Бог и провожает», – всплыли в памяти слова матушки Веры…
Гул вагонных колес крепчал, становился тверже. Вагон раскачивался на стрелках. В Москву, в Москву, в Москву…
Часть вторая
1934–1949 годы
Москва, январь 1934 года
Пожилая пара, пришедшая запечатлиться по поводу круглой даты семейной жизни, степенно собирала вещи. Старичок-фотограф, обернувшись, крикнул:
– Очередь!
Из полутьмы небольшого «предбанника» показался молодой человек лет двадцати трех – двадцати четырех. Невысокий, в очках, с аккуратно подстриженными, чуть вьющимися волосами, в новой темной рубашке и галстуке-бабочке. Видно было, что для фотографического снимка на память он надел все самое лучшее.
– Так, садимся сюда… Спину чуть прямее… Еще прямее. Юноша, вы что же, целый день так согнувшись и сидите?!
– В общем, да, – улыбнулся клиент. – Я счетоводом работаю.
– Вот-те на! – удивился старичок, придвигая громоздкую камеру на нужное расстояние. – Не на ЗИСе случайно? А то у меня там племянник счетоводом…
– Нет, в МОСПО.
– Это что ж такое?
– Московский областной союз потребительских обществ, – терпеливо объяснил юноша.
– Вот повыдумывали, ну повыдумывали! – продолжал болтать словоохотливый фотограф. – Вот раньше все было просто и понятно: «Мясо, зелень, дичь». Или «Банк такой-то». А потом как пошло: райфо, горфо, ВСЕРАБИС, МОСПО… А сидеть согнувшись все же не надо, осанку испортите. Надо спортом заниматься. Чуть левее голову склоните. Та-ак. Вы что же, без комсомольского значка фотографируетесь?
– Я не состою в комсомоле.
– Какое совпадение – я тоже. Та-ак, еще секундочку… Смотрим в объектив, сейчас вылетит птичка. Оп-ля!.. Готово. Завтра приходите за карточкой.
На улице свежий воздух обжег горло, и Иван повыше поднял воротник пальто. Не по сезону, конечно, но что поделаешь – какое нашел, такое и купил. С носильными вещами и в Москве было туговато. К тому же не размахнешься на зарплату бухгалтера МОСПО: пальто – вот тебе семьдесят рублей, ботинки, если повезет – еще тридцать, а за комнату платить, а питаться на что?..
К месту работы решил прогуляться пешком. С сослуживицами он договорился – мол, буду фотографироваться и чуть опоздаю. Никаких вопросов это не вызвало: к тому, что Иван никогда не лжет, все уже привыкли, в коллективе все его любили и уважали – и знали, что, случись какой домашний аврал, Крестьянкин с готовностью «прикроет» и возьмет часть работы на себя. Потому и не возникало у него в Москве проблем с посещением храма. О том, что он верующий, знали тоже все – и относились с большим уважением.
Работу в столице молодой бухгалтер из Орла нашел быстро благодаря своим друзьям-землякам – Василию и Александру Москвитиным. Оба трудились в Москве по финансовой части и оба приняли тайный постриг в Смоленске у епископа Рославльского Даниила (Троицкого), в начале 1920-х служившего в Орле и хорошо знавшего обоих. Василий и Александр (теперь уже отец Владимир и отец Афанасий) неизменно поддерживали младшего друга во всем, к ним он в первую очередь шел, когда одолевали тоска по дому или просто чувство одиночества, заброшенности, которые знакомы любому новичку в большом городе.
Да и как на первых порах было не потеряться в этом хаосе, в этом гремящем, вечно куда-то спешащем и быстро меняющемся городе-великане!.. Это не тихий, знакомый с детства Орёл. Это – огромные, богато украшенные дома в пять-семь этажей, трамвайная толчея и давка, рявканье и нервные сигналы торопящихся куда-то автомобилей, обилие рекламы на крышах и стенах – от новых кинолент до папирос и крымских и кавказских курортов. Это – множество важных учреждений, где, кажется, работа кипит и днем, и ночью. Музеи, театры, памятники, старинные особняки, помнящие Пушкина и Гоголя. И, конечно, православные святыни, без которых непредставима Москва.
Правда, Иван уже не увидел в Москве многого из того, что застал в 1923 году. Атеистическая пропаганда заключалась не только в яростном высмеивании всего, связанного с религией, не только в шестидневке, отменившей само понятие «воскресенье», – это был и безжалостный снос «культовых зданий», в том числе и являвшихся национальными символами. Гигантская стройка днем и ночью шла теперь на месте взорванного храма Христа Спасителя: строился Дворец Советов, самое грандиозное здание мира. Пустое место было на месте Иверских ворот. А скольких других храмов лишилась Москва!.. В «лучшем» случае их перестраивали под заводские цеха, склады и клубы, в худшем – сносили бесследно, стремясь вытравить из душ и сердец людей само воспоминание о православной вере…
Но в основном, главном Иван чувствовал:
