помнят его еще малышом, может быть, даже ходили в Ильинский храм, когда он там пономарил… Но сейчас все для него было словно в тумане. Он куда-то шел, дышал, глотал жаркий августовский воздух, но куда и зачем он идет – не понимал. Мамочка, мама… Неужели ты навсегда уходишь от нас?..

Почему-то всплыл в голове старый, трехлетней, кажется, давности эпизод, когда у него началось в Москве воспаление легких и врач прописал усиленное питание, а был как раз пост. Совета попросил у матери в письме и получил поразивший его ответ: «Сынок мой родной, умирай, а Закон Божий чти»… Тогда он не умер: дышал паром над вареной картошкой, ел ее с постным маслом и молился Матери Божией, чей лик печально и строго взирал на его убогий сундук, стопки зачитанных книжек с закладками да занавеску, отделявшую угол от прочей комнаты… Вот и выздоровел. Умирай, а Закон Божий чти – эти слова мамы запали в душу навечно…

Очнулся он только от того, что кто-то окликнул его по имени. Перед ним стояла высокая, статная старуха в черном апостольнике. «Матушка Вера! – пронзило Ивана. – Ну вот, еще немного, и не поздоровался бы!» Он, сгорая со стыда, торопливо склонился под благословение.

– Ну как здоровье мамочки-то? – поинтересовалась матушка Вера без лишних предисловий.

Иван хотел ответить, но только рукой махнул. Губы его дрожали.

– А ты к Ананьеву сходи, – буднично заметила старица.

К Ананьеву?.. Конечно, Иван знал этого чудака-аптекаря, знаменитого на весь Орёл своими вечными клетчатыми штанами и пристрастием к велосипеду. Но при чем тут Ананьев?.. Он же не врач, а всего лишь аптекарь. Да и все мыслимые лекарства, которые можно было раздобыть, мать уже принимает…

– А ты сходи, сходи, – словно услышав его мысли, произнесла матушка Вера. – Он тебе все скажет. – И, повернувшись, зашагала прочь…

К аптеке, где работал Ананьев, подходил неуверенно. Но раз матушка Вера сказала, значит, так тому и быть. Звякнул колокольчик над дверью. Посетителей внутри не было. Только сам Ананьев, явно торопясь куда-то, запирал кассу и складывал какие-то документы в портфель.

– Закрываю, закрываю, тороплюсь очень, – скороговоркой выпалил он в ответ на сумбурные объяснения гостя. – Так что завтра, завтра, все – завтра… Допустим… – Он взглянул на наручные часы, – допустим, без двадцати час придешь и все подробно расскажешь. Договорились? А сейчас бегу, извини.

Он торопливо выпроводил Ивана наружу, запер дверь и, усевшись на свой неизменный велосипед, укатил куда-то. А Иван еще долго смотрел, как вьется за велосипедом душная летняя пыль…

…Назавтра, 20 августа 1936 года, сердце Елизаветы Иларионовны остановилось. На часах было 12.40.

Крестительское кладбище Орла, где лежали все поколения Крестьянкиных, полнилось народом. Вся округа пришла проводить в последний путь женщину, которая одна, без рано умершего мужа, воспитала и подняла на ноги детей, сделала их всех Людьми, была добрым, отзывчивым и любящим человеком.

Была на похоронах и матушка Вера. Иван первый подошел к ней.

– Ну, вот Ананьев-то тебе все и сказал, – проговорила старица. – Как тебе в Москве живется?

– Работаю, – машинально ответил он, голова была занята совсем другим.

Старая монахиня кивнула.

– Ну вот и поработай, пока все тихо. А то потом громко будет…

Поезд торопливо отстукивал что-то одному ему понятное на стыках. Мимо мелькали перелески, толпы народа на пригородных станциях, лимонадные будки, грузовики и автобусы на переездах… И, словно нарочно, – силуэты заброшенных, обезглавленных сельских церковок, давно уже превращенных в зернохранилища или склады инвентаря…

– Чего плачешь, хлопчик? – сочувственно спросила сидевшая напротив бабушка, бережно обнимавшая корзину с яблоками.

– Разве я плачу? – удивился он низким от слез голосом.

Мама, мама!.. Конечно же, ты никуда не ушла, и, конечно, нет уже ни слез, ни болезней, ни воздыханий, которые сопровождали всю твою трудную жизнь… Но отчего же так больно, просто по-человечески больно, когда уходит мать?..

Москва, октябрь 1941 года

…Служба в храме святого Иоанна Воина шла своим чередом. Отец протодиакон Александр Сахаров своим слегка протяжным голосом нараспев возглашал ектению. Стройно звучал хор под руководством матушки Серафимы. Отец Александр Воскресенский, как обычно, вел службу спокойно и строго. Высокий, в необычной формы зеленой митре, унаследованной им от расстрелянного в 1918-м протоиерея Иоанна Восторгова, он напоминал древнего пророка, один вид которого устрашает нечестивых и обращает их на путь истинный.

Иван Крестьянкин стоял на своем привычном месте. Рядом с ним толпились хорошо знакомые люди – главным образом пожилые москвичи и москвички. Среди постоянных прихожан храма находились проректор МГУ Юрий Алексеевич Салтанов и профессор филфака МГУ Николай Николаевич Поспелов. Но теперь среди них стояли и эвакуированные из западных областей СССР женщины с детьми, и суровые, сосредоточенные бойцы народного ополчения, зашедшие в храм перед отправкой на фронт.

Нарушая ход службы, грохнула входная дверь. Прямо к отцу Александру кинулась еще нестарая полная женщина в теплом ватном пальто, с округлившимися от ужаса глазами:

– Летят, летят… Батюшка, опять летят эти ироды!.. Прихожане начали встревоженно переглядываться. Немцы бомбили Москву с конца июля, но особенно жестокие налеты начались недавно, в октябре. И если на разрушения после первых бомбежек – например, на снесенный тонной бомбой памятник Тимирязеву на Никитском бульваре и образовавшуюся рядом десятиметровую воронку, – еще ходили смотреть, как на диковинку, то теперь, в середине осени, все уже знали, что налет – это не шутки. Действовать нужно четко и правильно, а не то и сам погибнешь, и других не спасешь. Например, ни в коем случае нельзя укрываться в подворотнях и под стенами домов – ведь если бомба попадет в здание, тебя сразу же завалит обломками… Потому и переглядывались сейчас люди. Понемногу начинали плакать дети, встревоженно переговаривались их матери. А ну как сюда попадет?.. Москвичи уже знали о нескольких таких братских могилах, в которые превратились жилые дома: откопать заживо погребенных под завалами людей так и не смогли, как ни старались… Кое-кто, неуверенно оглянувшись по сторонам, двинулся к выходу. Но таких тут же схватили за рукав:

– Куда?!.. До бомбоубежища все равно не успеешь!

Иван прислушался. Тяжелый гул наползавших бомбардировщиков можно было уже расслышать без всякого труда. Немцы летели на Кремль, и Якиманка была частью их маршрута… С ревом самолетов сливались частые, деловитые удары наших зениток, четкий стрекот счетверенных пулеметов. По крыше храма забарабанили осколки зенитных снарядов.

Худое, благородное лицо отца Александра, и без того величественно-грозное, напряглось. Он властно поднял руку, и хор, повинуясь ему, мгновенно оборвал пение на полуслове.

– Господу помолимся, – негромко произнес отец протоиерей, обращаясь ко всем присутствующим –