на изощренные ласки и такой же требовательной. Илья подумал, что каждый человек порой хочет отпустить себя, принять свою животную сторону, поваляться в грязи дабы отдохнуть от навязанных условий и идеалов. И у каждого свои средства, зачастую гораздо более опасные и глупые, чем у него.

Но тут же стало еще более тошно: неужели все так просто и мелко? И только ради этого стоило так поступить с родителями, бедной Ирой и ее братьями, которые уже привыкли считать его родным?

Когда Илья добрался домой, голова кипела от раздумий и бессмысленных подготовок к разговору с родителями. Он редко с ними ссорился и почти всегда шел домой с легким сердцем, но сегодня даже не решился позвонить в домофон и открыл дверь сам.

Тишина в квартире сразу встревожила Илью: обычно родители в это время включали телевизор или радио. Он заглянул в гостиную и увидел неподвижно сидящего на диване отца. Петр крепко сцепил руки под подбородком и даже не обернулся в сторону сына, но Илья разглядел, как покраснело его лицо и шея. Белесая щетина еще сильнее выделялась на этом фоне, сигнализирующем об острой внутренней боли.

Илья нерешительно переступил порог, и тут отец поднялся и с размаху ударил его по щеке. Не зная, что сказать, парень просто опустил голову, словно прятался от следующего удара. Петр окинул его пренебрежительным взглядом и произнес:

— Хорош, нечего сказать! Хоть штаны не забыл.

— Папа... — начал Илья, но отец сразу прервал его:

— Значит, так: твою просьбу мы выполнили, и когда Ира позвонила, чтобы узнать, как ты, паршивец, добрался домой, сказали, что все в порядке и ты уже спишь. Но даже не думай, что мы это сделали ради тебя! И что еще хоть раз покроем твои загулы. Это только ради Иры, потому что нам жаль девчонку! Вот, я все тебе сказал, а теперь иди с глаз моих подальше.

— Папа, прости, пожалуйста, — наконец сказал Илья, не подобрав ничего более осмысленного.

— Прощения ты у матери проси, она всю ночь от мигрени промаялась! Ну как ты до такого докатился-то, ни нас не пожалел, ни Иру? Не набегался, видите ли! Ну так что, обнаружил что-нибудь новое и интересное? Просвети старого отца! Может, там щель золотом отделана?

— Слушай, я знаю, что мерзко поступил, — вздохнул Илья. — Но мне тоже сейчас хреново, первый раз так хреново от самого себя...

— Это тебе прививка на будущее, — ответил отец уже гораздо мягче. — Вижу, что ты правду сказал, а то вообще бы с тобой не разговаривал. Давай-ка присядь.

Илья бездумно подчинился, и Петр промолвил, положив руку на его мягкий светловолосый затылок:

— Вот что, Илья: это все плохо, но не убивать же тебя теперь, а? Другого-то мы уж не сделаем, так что ты нам еще пригодишься. А если серьезно, никто не святой, со многими парнями такое случается, но потом они становятся прекрасными мужьями и отцами. И у вас с Ирой все получится. Только заруби на носу, что она никогда не должна об этом узнать, ни через десять лет, ни через двадцать, ни намеком, ни кивком. Просто вычеркни это из памяти, понятно?

— Нет, папа, — возразил Илья. — Свадьбу надо отменять, и я ей все скажу как есть.

— Ты что, рехнулся?! Отменять свадьбу он собрался! А позволь спросить, ради чего? Ради какой-то случайной девки ломать то, что строилось несколько лет?

— Да ничего не строилось, папа, я Ире только голову морочил все эти годы. Гадко, конечно, но лучше уж так, чем испортить обоим всю оставшуюся жизнь. Раньше я с ней хотя бы спать мог, а теперь и думать об этом тягостно.

— Ну надо же, спать ты с ней не сможешь, — усмехнулся Петр. — Все нормальные здоровые мужчины могут, а ты у нас особенный! Проще надо к этому относиться, Илья, и не дурить. Зато жена из нее выйдет толковая — скромная, смышленая, преданная...

— Вот от этой преданности мне и не по себе, — признался Илья. — Я иногда сам диву давался, почему она меня терпит. И главное, я не знаю, то ли это любовь такая самоотверженная, то ли ей просто нужно к кому-то прилепиться, а я удачно подвернулся.

Петр пристально посмотрел на сына и когда пауза затянулась, наконец промолвил:

— Не мне об этом судить. Она такая, как есть, как ее воспитали, и я не вправе обсуждать это с тобой. Речь сейчас о том, что ты собираешься с ней сделать. Конечно, не могу сказать, что мы считали Иру родной, но такого она уж точно не заслужила.

— А жить во вранье она, выходит, заслужила? — вызывающе спросил Илья. — Или ты предлагаешь это как-то по-другому назвать? Я ей только два раза соврал, и то чувствую себя так, будто дерьма наелся, а ты советуешь врать всю жизнь.

— Да пойми ты, правда — это очень больно, с ней надо уметь осторожно обращаться! А ты умеешь? Тем более сейчас, когда от головы все к другому месту отхлынуло! Подожди хоть немного, успокойся, прежде чем рубить с плеча. Ты же потом пожалеешь, дурак, а она может и не простить!

— Это больно, но жизнь ни у кого не закончится. И потом, о себе я могу подумать в конце концов?

Мужчина безнадежно махнул рукой, снова сел на диван и включил телевизор, давая понять сыну, что разговор совершенно его вымотал. Илья еще немного помедлил и с горьким предчувствием отправился на кухню.

Майя сидела у стола, как всегда безукоризненно прямая и невозмутимая, и чистила яблоки, которые в свете кухонной лампы отливали теплым золотом. Когда сын вошел, она на миг прервала работу, подняла глаза и окинула его быстрым оценивающим взглядом. Но почти сразу мать продолжила безмолвно водить острым лезвием, как древняя жрица.

Не придумав что сказать, Илья взял одно яблоко из миски, и Майя наконец сказала:

— Не грызи, сейчас я тебя нормально покормлю.

Парень несмело улыбнулся и сказал:

— Мама, как ты себя чувствуешь? Прости, что истрепал вам нервы, я сам не понимаю, почему мне так крышу сорвало.

Мать неторопливо встала, взяла его за плечи и промолвила:

— Большой ты стал, Илья...

— А ума не набрался? — шутливо спросил он.

— Да, глупостей ты наделал за последнее время, что и говорить. Но я-то тебя и глупым