Шрифт:
Закладка:
А потом все идут гулять на улицу. Засовывают руки в карманы брюк и ходят туда-сюда по тротуару. Жаль, нету гражданских. Женщин. Это было бы приятно.
Но всё же: куда уж лучше?
Правда, если взглянуть в сторону, там чернеет высота сто шестьдесят пять, усеянная белыми шариками, маленькими неисчезающими облачками шрапнели. Время от времени часовой кричит: «В укрытие! Аэроплан!»
Да ну и что! Война здесь – одно удовольствие!
Что было, то прошло!
Опять полный состав, все шесть орудий!
Адольф Райзигер снова придан к третьему.
На следующее утро после прибытия в Дуэ его уже направили на батарею.
Было трудно свыкнуться, что «его» третий расчет больше не существовал. Конечно, был новехонький лафет, на котором намалевали «3-е оруд.». Но этот отпечаток трафарета был единственным напоминанием.
Всё прочее новое. Командир орудия, унтер-офицер Леонхард, был забран из третьей батареи, канониры – из гарнизона. Двое, Ауфрихт и Хейнце, – добровольцы из январского пополнения. Рабс и ефрейтор Георги, резервисты, поступили прямо с призывного пункта.
В первые несколько дней Райзигер старался поладить с новыми людьми. Недостаточно делить день и ночь, стол и постель, лафет и передок, небо, облака и землю. Нужно найти общее помимо формальностей.
Ауфрихт – студент-теолог, Хейнце – банковский служащий, Георги – плотник, Рабс – зубной техник.
Понемногу во время перегонов в предыдущие ночи Райзигер, сидевший попеременно то на передке, то на лафете, находил подход к новым товарищам в коротких разговорах, в шутке, в молчании.
И теперь у них настало славное единство.
Особенно симпатичен Рабс. Сдержанный человек, немного старше Райзигера, с умными и ясными глазами. Совершенно естественно, что они спят в одной кровати здесь, в доме, и стараются во всех служебных делах держаться поближе друг к другу.
А по вечерам, когда после ужина все сидели за столом во дворе, происходили шалости, в которых все, включая Леонхарда, с энтузиазмом принимали участие.
Играли в карты, в кости. И фирменное блюдо – «урок рисования».
Ауфрихт был, собственно, рисовальщик. Он искусно копировал акварели Веннерберга, что составляли главное украшение повсюду в землянках и окопах: везде девушки, девушки – стоящие, сидящие, лежачие. Со струящейся юбкой, с длинными рукавами, с очень длинными ногами. Тоска каждого солдата.
Это всё Ауфрихт и рисовал. А когда просили, он делал даже больше: раздевал каждый оригинал. По желанию, можно было за несколько минут раздеть девушку, висящую на стене перед вами, догола. Славная потеха, предпринимавшаяся с большим оживлением.
Кто был в хороших отношениях с Ауфрихтом, тому он дарил такой вот рисунок. А иногда тот, кто давал почтовый лист, за сигарету получал его обратно вместе с обнаженной девушкой.
Ах, почти каждая ночь проходила за этой игрой! И чем позднее час, тем более обнаженными становились дамы. Пока, наконец, около полуночи на всех рисунках не появлялось одно и то же, четко и ясно: лежащая на спине, руки раскинуты, ноги согнуты в коленях, бедра широко расставлены. И так на каждом рисунке.
Один такой лист стоил тогда три сигареты.
4
Ночами так тепло, что уснуть непросто. Лежишь без сна, часто до самого рассвета, ворочаешься, томишься от духоты. Мысли ползут липкими улитками: что… нам… тут… делать… здесь… скучно… это… же… не… война… вообще… здесь…
Чувствовали себя ненужными. Противник не стреляет, батарея не стреляет – зачем вообще всё это надо?
И вот лёжа так, без сна, в густом набрякшем воздухе, который даже ночью не смягчался, порой слушали доносившиеся обрывки музыки: орган, оркестрион, фортепиано.
Черт бы их драл, это, должно быть, из Ланса!
– Камрад, слышь, в Лансе музыка. Они там что, танцуют?
– Нда, паря, это ж вальс, так его в душу!
– Еще не хватало. И женщин держат подальше от нас.
– Ну, Ауфрихт тебе ж вчера одну нарисовал, крепкую такую.
– Тупень хренов, завали варежку.
Музыка, и большой неразрушенный город в десяти минутах пути от огневой позиции, и там, возможно, танцы, возможно, женщины… Если не дают стрелять в этом треклятом месте, дали бы хотя бы изведать это, потаенное…
Порой мимо позиции проходили пехотинцы, рассказывали о гарнизоне в Лансе. Да, там полно гражданских, есть кабаки, лавки и кино, совсем как дома.
И женщины тоже?
Да, конечно, и женщины, молодые и старые. Свободно шатаются себе по всем улицам, сидят по вечерам на крылечках, обслуживают в харчевнях. В иных местах очень весело, танцуют до утра. С ними можно неплохо поболтать, ведь по-немецки они вполне сносно.
– Глянь-ка, – сказал один пехотинец, земляк Георги, ужинавший однажды вместе с первым расчетом. – Поразительно, скажи ведь? – Он вытащил из нагрудного кармана бумажку и развернул ее. – Я это содрал с одного дома. Так-с, вот у нас, значится, как офицеры живут. Но и на нас, конечно, хватит. За церковью есть там один бордель, а если зайти в переулок возле киношки, там еще один.
Плакат переходил из рук в руки.
ПРЕЙСКУРАНТ
А. Напитки:
Вино игристое сухое «Хенкель», 18 марок за бутылку
«Бордо Шато Лафилль», 6 марок
Венгерское вино, 8 марок
Пиво, 1 большая бутылка, 1,5 марки
Кофе, 1 чашка, 1 марка
…кофейник малый, на 6 чашек, 6 марок
…кофейник большой, на 12 чашек, 12 марок
Чай, 1 стакан, 0,6 марки
Сельтерская, 1 бутылочка, 0,3 марки
Б. Сношение:
за всю ночь, 30 марок
в течение 2–3 часов вечером и
в ночное время, 20 марок
за 1 час, 10 марок,
за любой час с 9 утра
до 6 вечера, 10 марок
Полиция нравов
уполн. Треллер, оберлейт. и адъют.
Пехотинец гордился своим известием. Он припрятал сокровище обратно в карман:
– При нашем жаловании о таком нет даже речи, но кто бы чего понимал…
Георги прищурился:
– Сколько стоит у нас рабочий час? Я имею в виду у расчетов?
– Я и говорю, кто бы чего понимал. Но смотри, ведь вот как: этим бабам, естественно, жрать нечего. Например, дашь им буханку хлеба или, скажем, полбуханки – держу пари, любая ноги раздвинет. Ха!
За полбуханки? Полбуханки – это немного, это легко накопить, не сдохнув от голода. Хм, полбуханки.
Георги подошел к вахмистру и попросил отпустить его раздобыть что-нибудь в Лансе.
Вахмистр посмотрел на него как на сумасшедшего:
– Отставить, никаких увольнительных!
Что ж, этак предприятие не задалось. Ауфрихту пришлось рисовать голых девчонок еще больше, чем раньше. Он не мог отбиться
