Жду, пока глаза привыкнут к темноте, потом переворачиваюсь на бок и смотрю, как Слоун спит.

В последнее время она ложится исключительно на спину. Не на бок и не на живот. Когда я был мелким, отец тоже всегда спал на спине, даже если падал на диван, ужравшись чем-нибудь. Как-то я спросил, почему он спит именно так, и он ответил: «Надо быть начеку. Быть готовым вскочить и защищаться. А если устроишься слишком уютно, то теряешь бдительность».

Вот интересно, Слоун тоже настороже? Если так, то кого опасается? Меня, что ли?

Нет. Так сильно она меня не боится. Она меня, сука, боготворит.

Хотя раньше спала на животе. Может, купить новый матрас? Вдруг ей на этом не нравится?

А еще она раньше спала голышом, но это было год с лишним назад. Теперь говорит, типа в доме народу полно, и ей неудобно. Сначала меня это парило: залазишь на нее посреди ночи и сразу присунуть – никак, приходится сперва эту сраную пижаму снимать.

Я поворчал, поворчал, и наконец она уступила, согласившись спать только в футболке. Но все равно, мне больше нравится, когда Слоун совсем голая.

Осторожно, чтобы не разбудить ее, приспускаю одеяло. Иногда мне нравится просто смотреть на нее. Думать, что ей снюсь я. Порой я ласкаю ее так, чтобы она во сне все чувствовала и стонала.

Край футболки собрался у Слоун на животе, и я приподнимаю его, оголяя грудь. Потом откидываюсь на спину и лезу под одеяло, себе в трусы. Хватаюсь за член и дрочу, глядя на спящую Слоун, на то, как мерно вздымается и опускается в такт дыханию мягкая грудь.

Слоун охуенно красивая. Длинные темные волосы, ресницы, губы… Бля буду, красивей девчонки еще не встречал. Нельзя, чтобы таким идеалом владел кто-то другой. Правда, я не стал сразу кидаться на нее. Мне нравилось, как она смотрит на меня во время занятий своими невинными глазами. Она запала на меня, а я – на нее, хотя виду старался не подавать. Сразу понял, что она не такая, как остальные телки.

То, как я зацикливался на ней, меня слегка напугало. Мне выпал шанс совратить такую красоту, и я уже больше не мог думать ни о чем больше.

До встречи со Слоун я был не из тех парней, что любят девчонок. То есть любил их, однако не так, как положено. Пользовал их, брал то, на что большинство из них годны: перепихнуться по-быстрому на ночь, иногда с утречка перед завтраком, но с восьми утра и до восьми вечера им рядом со мной не место. Если парень держит при себе девку между восемью утра и восемью вечера, он жопой думает, а не башкой.

Именно так учил меня отец.

И я напоминал себе эту истину всякий раз, как смотрел на Слоун, пока она не стала моей – всякий раз, как ловил на себе ее взгляд в аудитории. Всякий раз, как при мысли о ней в штанах у меня шевелилось.

Жопой, а не башкой.

Чем дольше я наблюдал за Слоун, тем больше сомневался в отцовских наставлениях, в том, понимал ли он вообще, что говорил мне мелкому. Видать, ему ни разу не перепадало от телочки вроде Слоун. Телочки, которую до него еще никто не испортил. Слишком робкой и не умеющей заигрывать с парнем. Телочки, которой пока не довелось стать шалавой.

Я обещал себе ее распробовать. Проверить, вдруг она исключение из правил? И как-то раз догнал ее после пар, предложил пообедать. Впервые позвал телочку на свидание. Офигеть! Я-то думал, она засмущается и согласится, а она такая смерила меня взглядом, отвернулась и пошла дальше.

Тогда-то до меня дошло, что я ошибался. Что она не застенчивая и знает, как жестоки бывают люди. Она на опыте убедилась, как суров этот мир, и ни с кем не сближалась.

Правда, она еще не поняла, как меня распалило это ее напускное безразличие. Мне хотелось преследовать ее, добиваться, пока она не примет меня всего, настоящего, даже когда я жесток. Пока сама не падет к моим ногам.

Ждать пришлось не так уж и долго. Поразительно, как далеко могут завести приятная внешность и чувство юмора.

А уж манеры… Кто бы знал!

Ты ей, сука, дверь придержишь, а она тебя уже джентльменом считает. Типа ты такой парень, для которого мать – королева. Для телок парни с манерами просто не могут быть опасными.

Для Слоун я, сука, всегда и везде дверь придерживал.

Как-то раз даже зонтик над ней нес.

Давным-давно. Когда она еще спала на животе. Голая.

Иногда мне кажется, что она уже не так счастлива. Бросила ведь один раз, и мне тогда было херово. Каждую секунду ее отсутствия я чувствовал, что превратился в того, кем отец мне стать не желал – пиздострадальцем, который думает не головой, а жопой.

Но я правда люблю Слоун, а отец… Шел бы он на хуй со своей мудростью. Лучше Слоун у меня в жизни еще ничего не случалось. И понял я это, когда она ушла.

Она познакомилась бы с другим, а я не мог даже думать об этом. Представлять, как этот другой целует ее, лапает, сует свой мерзкий хер туда, где прежде бывал лишь я. Слоун должна быть только моей.

И тогда я сделал то, что было нужно, без ее ведома, тем не менее из любви и заботы, ради ее же блага. Я знаю, Слоун меня любит, и поэтому, когда она вернулась, гордился собой: дело в шляпе. Теперь-то Слоун моя окончательно.

Впрочем, есть один момент, который тревожит меня, вызывает сомнения: навсегда ли это у нас? Слоун не хочет принимать мой образ жизни, заставляет обещать, что как-нибудь я все брошу. Но мы же с ней оба знаем: этому не бывать. Я слишком хорош в своем деле. Надо ее убедить, что я могу быть тем, кто ей нужен, живя как прежде.

Надо привязать Слоун к себе. Чтобы она до конца вошла в мою жизнь.

Можно жениться. Купить хату, в которой жили бы мы вдвоем. Правда, с восьми утра и до восьми вечера я буду здесь, ведь, кроме меня, походу, тут никто не умеет дела делать.

Слоун станет сидеть в другом нашем доме с детишками. Я бы возвращался, и она кормила бы меня ужином, мы бы занимались любовью. И спали бы вместе, она рядом со мной, на животе.

Раньше я о женитьбе как-то не