После литургии, когда прозвучал благодарственный молебен Господу за избавление России от нашествия французов в двенадцатом году, Николай вышел на каменные ступени церковной паперти и… остолбенел. Такую красоту не то, что увидеть, помыслить невозможно. Он невольно зажмурился, словно избавляя себя от наваждения, и вновь открыл глаза. Что-то ангельское, неземное сквозило во всём облике довольно юной китаянки, которую он раньше никогда не видел в Северном подворье. Она прошла мимо, слегка опустив голову, и её ускользающий профиль чудным образом запечатлелся в памяти. Николай как остановился на ступенях, так и продолжал стоять, следя за ней глазами, в каком-то дивном столбняке. Он узнал ту, которая ему приснилась в Кяхте. Приснилась, а теперь вот прошла мимо — скрылась за чугунными воротами.

Глава XI

Душа смутилась и затосковала. Николай стряхнул с шинели снег и решил узнать, кто эта юная особа и что привело её в русскую церковь? Он понимал, что в чужой стране, да ещё во время войны, на всякую женщину надо смотреть как на шпионку.

Отец Гурий его успокоил.

— Му Лань не шпионка. Она принадлежит к древнему знатному роду. Её отец — известный пекинский художник, а брат — студент Русского училища, недавно крестился и намерен продолжать учение в России.

— Её зовут My Лань? — повторил имя китаянки Николай, и оно показалось ему восхитительным, напоминающим русское имя Меланья.

— My Лань, — утвердительно кивнул архимандрит. — Как говорит её брат: «My Лань у нас — цельная яшма».

— Сколько ей лет?

— Семнадцать.

— Она знает русский язык?

— Прилежно изучает.

Уяснив для себя, что My Лань ни в коей мере не шпионка, а сестра молодого православного студента, который собирается стать переводчиком и продолжить учёбу в Петербурге, Игнатьеву стало легко и даже радостно. Теперь он будет видеть её чаще. А может статься, вскоре познакомится.

— Передайте ей, — сказал он отцу Гурию, — раз мы увидели друг друга, зачем прятаться? Сочту за честь принять её в посольстве.

— В посольстве ей появляться нельзя, — предостерёг священник. — Могут обвинить в государственной измене, а здесь, на территории Духовной миссии, я вас непременно познакомлю.

Очарованный красотой девушки, Николай с нетерпением стал ждать встречи с ней и зачастил на Северное подворье. Он уже отдавал себе отчёт в том, что My Лань вошла в его жизнь, запала в сердце, не случайно и, как ему верилось, к счастью. Сами собой в его голове стали рождаться всевозможные планы, один фантастичнее другого, как выразить и передать ей свои чувства, как сделать так, чтоб и она в него влюбилась, полюбила, не смогла без него жить, как он уже не может позабыть её. Он нанял оркестр музыкантов, лихо управлявшихся со своими многочисленными трубами и барабанами, переодевал знакомых албазинцев — выходцев из России, в русские одежды, и его теперь сопровождала пышная шумная свита. Все его выходы-выезды в город собирали множество зевак, которые дивились знатности и роскоши русского посла. Зная, что китайцы очень любят яркие, величественные зрелища, он не скупился на ленты, флаги и разноцветные фонарики. На китайский Новый Год он устроил у себя в посольстве фейерверк и велел раздать детям конфеты, что не могло не радовать любопытных и падких на сюрпризы горожан.

— Неразумно, — укорил его Вульф. — Они нашей любви не понимают. — Любовь Христова выше всяческого разумения, — словами отца Гурия ответил секретарю Игнатьев. «И всяческая любовь», — мысленно добавил он и произнёс вслух: — И всяческая.

— Что «всяческая»? — недоумённо спросил его Вульф.

Николай смутился.

— Я говорю, что сердце наше, и рассудок наш слабее любви, испытываемой нами и переполняющей нас.

Секретарь криво усмехнулся.

— Полюбить иноверца это выше моих сил. Китай — земля бесовских наваждений. Я понял, что китайцы живут, словно видят сны. Язычество первостатейное. Неистребимое.

Игнатьев долго ничего не говорил, потом сказал:

— Нет ничего любви превыше, да святится Имя Его. Боящийся — несовершенен в любви. Надо идти и верить, любить и все. Не думая, как нас поймут и как оценят наши чувства.

Что с ним будет завтра, он не знал. Думал о прекрасной китаянке. Уже отцвели абрикосы, зацветали сливы, а она не появлялась. Её брат сказал Попову, что My Лань уехала в деревню, на север страны, помочь бабушке побелить в саду деревья и засеять огород. «Неужели я до своего отъезда из Пекина так и не увижу её? — панически думал Николай, оставаясь наедине с самим собой, и тут же корил себя за «посторонние мысли». — Прельщаться женской красотой — удел поэтов, живописцев, а я всего-навсего военный дипломат, чиновник государственного ведомства».

Перебирая на столе бумаги, он подошёл к окну. Белее облаков сады цветущих слив. Белее облаков...

Утром выпал снег и тотчас начал таять — выглянуло солнце.

"Господи, — мучился неопределённостью своего положения Игнатьев, — как тяжко на душе!" Предчувствия были гнетущими, недобрыми. Для себя он решил, что как только в Печелийский залив придёт русский корабль, он покинет Пекин. Отчаяние и надежда — страшные качели! Расшатывают нервы, убивают душу, мутят разум. Ничего-то он не высидел в Пекине! Надо уезжать.

На Радуницу, после Пасхи, отец Гурий отслужил молебен на Русском кладбище, члены духовной миссии и сотрудники посольства помянули усопших, обиходили могилки.

В черёмушнике цвенькал соловей, дружно трещали скворцы.

В Северное подворье Игнатьев вернулся в сопровождении Попова.

…Му Лань стояла на крыльце монастырской гостиницы, и он изумлённо подумал: «Так не бывает!» Только что думал о ней, вспоминал её радужный взгляд, а тут — она сама идёт навстречу.

Решив не упускать случая, он первый поклонился ей и улыбнулся.

— День добрый, восхитительная Му Лань, — произнёс он заученную по-китайски фразу. — Я рад видеть вас.

— Зыдырасуйте, — мило коверкая русские слова, с изящным поклоном, ответила девушка. — Вы меня знать?

Половину слов Николай не понял, но смысл фразы уловил.

— Не знать, как зовут самую красивую девушку Пекина, значит, не знать, зачем живёшь, — быстро проговорил он, переходя на русский язык. Попов принялся переводить.

Му Лань кротко улыбнулась. В её глазах зелёным солнцем лучилась юность, радость жизни, чистота души.

— Раз уж я знаю ваше имя, а вы моё, вероятно, нет, набрался храбрости Николай, я считаю необходимым представиться вам и,