Шрифт:
Закладка:
Катя могла рассчитывать только на свою зарплату и аттестат мужа, с конца июля 1942 года ни того, ни другого не было. Военкомат в Майском прекратил своё существование ещё в июне: сперва переехал в Александровку, а в июле эвакуировался ещё дальше.
В конце октября выданный при расчёте и добытый при помощи Дуси Пряниной крахмал почти закончился. Муки не было совсем, куры неслись плохо, поросёнок хирел, овощи кончались. Основной огород уничтожили войска, а от маленького огородика возле дома толку было мало. Если даже фронт стабилизируется, и Александровка окажется в межфронтовой полосе, то семье Алёшкиных буквально придётся помирать с голоду. Денег не было, а на базарчике возле церкви торговки запрашивали такие цены, что даже страшно становилось. Вещей, на которые можно было бы хоть что-нибудь выменять, у Кати не имелось, всё было продано и проедено ещё в период учебы Бориса в Краснодаре.
Помогла акушерка Матрёна Васильевна, она приняла Катю на работу в роддом санитаркой. В связи с безвластием в станице санитарки — местные жительницы из роддома ушли, а человек, который бы ухаживал за роженицами, был совершенно необходим. Нужен был кто-то и для помощи самим старым сёстрам. Таким образом жена врача, бывшая заведующая отделом Крахмального завода Екатерина Петровна Алёшкина волею судьбы превратилась в санитарку и прислугу акушерки роддома.
Эта работа давала хоть маленькую поддержку — роженицы за своё обслуживание в роддоме платили персоналу продуктами: мукой, мясом, картофелем, крупами. Кое-какая часть этих продуктов перепадала и Кате и служила единственным подспорьем для её семьи. Таким образом Алёшкины просуществовали до середины ноября. Работа в роддоме дала Катерине легальную возможность остаться в станице, что было необходимо. Когда выяснилось, что она не сумеет эвакуироваться из станицы из-за детей, районный отдел НКВД, с которым, как мы знаем, она была связана, поручил ей кое-какие секретные задания.
Однажды, вероятно, числа 10–12 ноября с вечера гремела особенно сильная перестрелка. Снаряды и мины почти беспрерывно шелестели и выли над головой и рвались то с одной, то с другой стороны станицы. Из-за Лезгинки слышалось всё усиливающееся урчание танков. С началом обстрела жители станицы попрятались в подвалах и щелях. Вместе с детьми забралась в свой окопчик и Катя. Так, под грохот этой канонады, они, тесно прижавшись друг к другу, укрывшись стареньким ватным одеялом, и заснули.
Глава пятая
Проснулась Катя от внезапно наступившей тишины и каких-то незнакомых голосов, раздававшихся на дворе почти над её головой. Она выглянула из окопа и глаза её округлились от ужаса: двор был полон солдат в какой-то непонятной форме. Все они, видимо, только что войдя сюда, о чём-то оживлённо переговаривались, смеялись, бесцеремонно заглядывали во все сараюшки и огороды. Они обратились с какими-то вопросами к вышедшим из своего домика соседям Каплуновым, и те что-то пытались им объяснить, показывая руками на большой дом и Катин окоп.
Она поняла, что прятаться уже бесполезно и стала вылезать. События последних дней так повлияли на женщину, что она (пожалуй, к своему счастью), одетая в какое-то старое платье, повязанная шерстяным платком, надвинутым на брови (в окопе было холодно и сыро), в стоптанных башмаках и рваном Борисовом полушубке, выглядела намного старше своих 35 лет.
Заметив вылезшую из окопа немолодую, как они полагали, женщину, солдаты загомонили ещё громче, а один из них, очевидно, старший по званию и знавший несколько русских слов, подойдя к Кате поближе, сказал:
— Матка, давай квартира, молоко, хлеб, яйка, мясо.
Затем, почти не останавливаясь, спросил:
— Красноармейца нет? Его бежаль туда! — он махнул рукой в горы. — Его совсем бежаль, вас бросаль! Теперь мы, румынски армия, хозяин, поняйл?
Катя в ответ машинально кивнула головой и направилась к крыльцу. За ней, с опаской поглядывая по сторонам и держа винтовки на изготовку, последовали трое солдат. Они вошли в дом, быстро обошли все комнаты, заглянули во все углы и, убедившись, что квартира пуста, прошли в соседнюю квартиру Звонарёвых. Увидев, что и там мужчин нет, вернулись на кухню Алёшкиных и стали осматривать шкафы и печку.
Накануне вечером Катя напекла из кукурузного крахмала булки, выглядели они очень красиво — пышные, румяные, радовали взор, хотя на вкус и не были особенно хороши. В последнее время это было единственное лакомство, которое радовало детей. Булки лежали на столе, прикрытые полотенцем. Один из солдат, приподняв полотенце, принял их за пшеничный хлеб и радостно воскликнул:
— Клеб, клеб, клеб!
К столу подбежали и остальные солдаты. Все они с жадностью стали хватать румяные булки, распихивать их по карманам и толкать за пазуху. Один сразу надкусил, и его лицо выразило разочарование. Он недовольно буркнул:
— Кукуруза! — но, тем не менее, с жадностью продолжал есть.
В это время в кухню вошёл молоденький офицер, одетый в какую-то вычурную, совсем не подходящую военному времени, форму. Он что-то сердито крикнул солдатам и те мгновенно выскочили во двор. Затем он повернулся к Кате, вместе с ней обошёл всю квартиру и на довольно сносном русском языке спросил:
— Какая у вас семья?
Катя ответила. Тогда он снова спросил:
— Где муж?
— В Красной армии.
— Значит, бежит от нас! — насмешливо заметил офицер. — Дети где?
— В окопе.
— Можете привести их сюда. Русских солдат мы прогнали далеко, теперь безопасно. Мы отдохнём в станице и пойдём их догонять. Вы будете тут, — офицер показал рукой на маленькую комнатку, соединённую с верандой, выходящей в огород, и ранее служившую Борису кабинетом.
В конце 1941 года в эту комнатку вселили эвакуированную из Ленинграда женщину. Вскоре к ней приехал и муж, но за несколько дней до прихода румынских солдат они оба куда-то исчезли, так что комнатка стояла пустой.
— А здесь мы поселим наших солдат!
Он помолчал немного, затем добавил:
— Двадцать человек, места хватит. Я буду жить у соседей.
Через час вся кухня и спальня были заполнены румынскими солдатами, которые разувались, ели из котелков какое-то варево, принесённое одним из них в большом термосе.
Катя привела из окопа перепуганных девочек, разместила их в отведённой комнатке, на всякий случай задвинула дверь большим письменным столом. Сунула ребятам по кукурузной булке, которые успела-таки схватить со стола, а сама побежала в роддом, чтобы посоветоваться с Матрёной Васильевной и сделать там необходимую утреннюю уборку.
В обед, придя домой, она достала из стоявшего за печкой мешка картошку и принялась её варить, не обращая внимания на лежавших и сидевших на полу солдат. Те вели