сохранившиеся квартиры и особняки. Зачастую с полностью уцелевшей обстановкой. Гражданское население стало прибы­вать позже, во второй половине 1945 года. Понятно, что запас просторных особняков к тому времени истощился, и поэтому переселенцам доставалось жилье, требующее основательного ремонта. Но и такого становилось все меньше, положение с квартирами ухудшалось, и приехавшие в область после 1948 года иногда начинали новую жизнь почти что с нуля...

Первое жилье переселенцев — это, как правило, временное пристанище, перевалочный пункт, на котором люди задержи­вались от двух-трех дней до нескольких месяцев; пока не нахо­дилось место постоянного проживания. В 1946 году стала ра­ботать первая в городе гостиница — холодная и неустроенная даже по меркам тех непритязательных времен. О ней рассказы­вает Мария Павловна Кубарева:

— Поселили меня временно в полупустой гостинице на ули­це Пугачева (теперь гостиница «Чайка»), которая совсем не отапливалась. Поверх одеяла вынуждена была укрываться ват­ным матрацем и все равно мерзла. Спасибо женщине-комен­данту, которая размещалась с сынишкой в бывшей ванной комнате с цементным полом, но зато с железной печкой. В сильные холода она пускала меня к себе на ночь: я спала на полу, подстелив два матраца.

Мария Тимофеевна Рыжухи на приехала по вербовке в деревню Кострово в 1949 году:

— Нас пять семей поселили в одну комнату. Прямо на полу спали, никто не разбирался, где кто. С жильем было плохо. Во всей деревне три-четыре дома целых стояли, а приехало 25 се­мей... Так и жили. Построят два-три дома и расселят туда не­сколько семей. Потом еще.

На ГРЭС № 5 прибыло более 40 молодых рабочих. К приему и размещению их руководители электростанции не подготовились.

По распоряжению директора электростанции т. Меликяна наспех забили досками окна одного из полуразрушенных домов и назвали его общежитием. Имевшиеся комплекты постельных принадлежностей разделили между всеми прибывшими: кому досталась подушка, кому — матрац, а кому — простыня.

Калининградская правда. 1948. 18 мая

Нередко людям приходились жить прямо на месте работы: в школах, конторах, красных уголках, складах. Матрена Федо­товна Букреева в 1945 году устроилась поваром в воинскую часть в городе Кранце. Там, в столовой при части, она и жила. Спала прямо на столах. Елену Тимофеевну Каравашкину направили в Калининград в 1946 году по комсомольской путе­вке для работы в милиции: «Поселили меня прямо в здании управления милиции — нынешний корпус КГТУ. Комната — человек на пятьдесят. И мужчины, и женщины — все имеете. Нет ни окон, ни дверей...».

Кто и как распределял жилье?

Поначалу вообще никакой системы распределения не было. Люди приезжали, искали ближайший от места работы пустой дом и селились. Если хотели...

Для нас сейчас эти рассказы звучат почти неправдоподобно.

— Жилье выбирал сам, так как был холостяк. В Зеленоградске на улице Сталинградской (теперь Железнодорожная) в доме №21 жил один офицер в двухэтажном доме. Я там поселился на втором этаже. Мог занять и особняк: рядом были пустую­щие дома, — вспоминает Петр Тихонович Шевченко.

— С поезда людей развозили по городу. Подвозили к како­му-нибудь дому в нынешнем Балтийском районе, спрашивали: «Нравится?». Если нравилось, то переселенец с семьей оставал­ся. Так моя семья поселилась на втором этаже двухэтажного дома (из рассказа Николая Петровича Мухина).

Надежда Дмитриевна Макушина приехала в Кёнигсберг в 1946 году. Квартиру она себе искала следующим образом: «Сели в пролетку и поехали по городу. На улице Тельмана было много пустых домов, но они предназначались для облас­тного гражданского управления. На улице Горького многие дома были разбиты и непригодны для жилья. Едем с Тельмана, вдруг этот дом, где я сейчас живу, приглянулся. На третьем этаже была свободная квартира».

Сейчас удивительно, почему люди нередко предпочитали селиться по несколько семей в одном доме, а не занимали целый особняк. Тому существовало несколько причин. Первая — особняк зимой трудно протопить в одиночку. И вторая при­чина, самая главная, — страх.

— А как ему не быть? — замечает Анна Ивановна Рыжова, приехавшая в область в 1947 году. — Огромный город, незнако­мый и пугающий. К развалинам подходить боялись: вдруг взор­вется что-нибудь. Да и не только развалины пугали. Люди боя­лись отдельными семьями селиться в роскошных особняках. Так из них делали коммуналки. Вместе — спокойнее.

Вскоре, однако, столь идиллические времена закончились — в расселении был установлен определенный порядок. По этому поводу Яков Лукич Пичкуренко, участник Восточно-Прус­ской операции, заметил: «Все сохранившиеся дома и квартиры были вскоре взяты на учет, и когда приезжало население по оргнабору, оно получало ордера на вселение». Жилым фондом ведали сначала военные комендатуры, а после их ликвидации — гражданские управления. В селах дома распределяли председа­тели колхозов или же совхозное начальство. На крупных пред­приятиях действовали жилищные конторы.

Правда, система ордеров еще не была слишком строгой. Если квартира или дом не нравились, первые переселенцы по­чти всегда имели возможность сменить место проживания. Занимали новую квартиру, договаривались с жилищной конто­рой, и там задним числом выписывали новые ордера на уже занятое помещение. Так что некоторое время у переселенцев сохранялась возможность выбора жилья. Такой выбор был и у Анатолия Григорьевича Ярцева.

— Дом в поселке Добрино (Наутцкен) дали сразу. Три ком­наты на восемь человек. Все в доме было: рамы, окна, стекла, отличные сараи, колодец, печки. Не хочешь в этом доме жить — выбирай в следующем поселке. Нам предлагали пять вариан­тов в пяти поселках совхоза № 72.

Не всегда то жилье, которое доставалось переселенцам, пу­стовало.

— Когда в 1947 году я пошла работать в школу, — вспоминает Манефа Степановна Шевченко, — мне до работы было очень плохо добираться, ведь трамвайные пути не действовали. Тогда мне и мужу дали ордер на любой дом в районе школы. Мы с мужем очень долго выбирали, и нам наконец пришелся по вку­су один домик. Там жили четыре немца. Представители домоуп­равления предложили им выселиться в течение двадцати четырех часов. Причем, заметьте, брать с собой вещи не разрешили. Вернее, разрешили взять узелок весом не