представление об естественных науках, которые, по их мнению, складываются лишь из установления фактов и формулирования законов. Факты должны устанавливаться при непосредственном чувственном восприятии, законы же определяются путем обобщения фактов посредством индукции. Под влиянием подобного взгляда на методологию и сформировалась позитивистская историческая наука, ориентируя историков исключительно на установление неких «конкретных» исторических фактов, пользуясь словами известного немецкого историка Л. фон Ранке, ше es eigentlich gewesen [как было на самом деле, – нем.], путем поиска и первичной обработки нарастающего количества исторических источников (архивных материалов или археологических артефактов), постепенно превращая историков из ученых-исследователей, призванных объяснять социальные процессы, в коллекционеров, а саму историческую науку – в «лавку древностей».

В итоге целостный взгляд на общество, к которому так стремились позитивисты, провозгласив создание новой «метанауки», или «науки наук» – социологии, был надолго утрачен. А абсолютно необоснованные претензии позитивистской социологии XIX в. на тотальное теоретико-методологическое превосходство над иными социальными науками лишь оттолкнули от нее представителей других социальных наук, в том числе и исторической науки. Правда, не всех. Инициаторами и главными двигателями радикальных изменений в методологии социальных наук и формирования основ принципиально новых методологических традиций в изучении процессов социальных изменений стали представители именно исторической науки (прежде всего французской, по целому ряду причин). Основополагающей методологической идеей, сформировавшей основы для использования изначально слабо обоснованного в теоретико-методологическом плане словосочетания «историческая социология», стала идея французского философа А. Берра – идея «исторического синтеза» – интеграция на основе социально-исторических исследований усилий представителей разных социальных наук по изучению феноменов «современности». Эта идея в первой половине XX в. была подхвачена и творчески развита как представителями исторической науки, прежде всего «Новой исторической науки» – Л. Февром, М. Блоком, Ф. Броделем, Ж. Ле Гоффом, так и многими обществоведами – М. Хальбваксом, А. Деманеоном, Ш. Ристом, А. Зигфридом, П. Видаль де ла Блашем и др. Благодаря их усилиям, и усилиям их последователей, «исторический синтез» стал не просто красивым околонаучным словосечетанием, а руководством к действию по формированию комплексного подхода к изучению глобальных социально-исторических процессов. Этой комплексности удалось добиться благодаря созданию историко-генетического подхода в социальных исследованиях, окончательно оформившегося в теоретико-методологическом плане во второй половине XX в. благодаря усилиям Ф. Броделя и И. Валлерстайна, а также Дж. Арриги, А. Г. Франка, С. Амина, Ч. Тилли, Т. К. Хопкинса, направленным на создание социальной истории современной мировой экономической системы. И методологической базой для этого комплексного подхода стал «исторический синтез» знаний историков, социологов, культурологов, экономистов на основе всестороннего, многофакторного историко-социологического анализа структур длительной временной протяженности или структурной социальной истории.

Однако, для перехода от исследований социальной динамики к изучению социальной истории современным социальным наукам и социологии потребовалось преодолеть теоретико-методологические ограничения, которые накладывались на развитие социальной мысли позитивизмом и механистическим восприятием большинством исследователей идеи общественного прогресса.

В XX в. изучение процессов развития экономики и общества осуществлялось под знаком безусловного господства теорий, основанных на безграничной вере в прогресс, как поступательное движение человечества к лучшему, более предпочтительному, почти идеальному состоянию, к которому так или иначе смогут прийти все общества, приобщившись к «универсальным» достижениям западной политической жизни, экономики, техники, науки и культуры, которые делают жизнь людей век от века, от десятилетия к десятилетию все более комфортной, и, тем самым, избавляя от основных причин социальных конфликтов. Идея прогресса приобрела безграничную популярность в XIX в. в рационалистической философии, а затем распространилась на литературу, искусство и науку. Этому в немалой мере способствовал дух романтического оптимизма XIX в., вера в бесконечное величие разума и могущество человека, основанная на идеалах философов-просветителей. Сформировалось устойчивое представление о том, что развитие науки и техники, экономики и политической жизни, культуры и социального управления, именно в том виде, в каком эти процессы осуществляются в западной цивилизации, способно гарантировать постоянное улучшение жизни всех без исключения людей на планете. Разумеется, при условии безоговорочного принятия ими модели социального развития, сформированного западной цивилизацией.

В результате в XIX – начале XX вв. в европейских общественных науках окончательно оформилась доктрина механистически понимаемого социального прогресса как однолинейного, единонаправленного процесса глобальной вестернизации. Предполагалось, что он может осуществляться исключительно от стадии к стадии, от этапа к этапу, на основе формально-логических «законов истории» (подобных законам функционирования физического мира), по западноевропейской модели и под воздействием какого-либо детерминирующего и объясняющего «сущность» социальных изменений эндогенного фактора (трансформация в структуре производства, в системе социокультурных коммуникаций, в этике и мировоззрении и т. и.). В соответствии с данной доктриной существует только один тип хозяйства, одна культура, один тип социального и политического устройства – тот, который присущ западному (европейскому и всем производным от него) обществу. Весь окружающий мир лишь в той или иной степени, на том или ином уровне воспроизводит процесс становления этого общества или цивилизации. Так была надолго определена основная проблематика и заданы весьма жесткие методологические рамки исследований социальных изменений, не предполагавшие иных, кроме подобной, интерпретаций трансформационных процессов в мировой системе.

Мысль о том, что человечество (обычно рассматриваемое сторонниками европоцентристских подходов к изучению социального прогресса как универсальная целостность) самостоятельно идет по некоторому заранее определенному пути к некой заранее установленной цели, по «вечным законам прогресса и эволюции», задающим «магистральное направление человеческой истории», подвергалась критике почти с самого ее появления. В частности, один из наиболее последовательных критиков такой точки зрения, знаменитый социолог П. А. Сорокин отмечал, что огромное число обществ и групп прошли в своем развитии совсем не те этапы, которые описываются соответствующими «законами прогресса», и в отличающейся от предписанной подобными «законами» временной последовательности. И если из «человечества», к которому предположительно относятся эти законы, исключить всех индивидов и все социальные группы, развитие которых реально отклоняется от таких «законов», то останется (если вообще что-нибудь останется) совсем небольшая группа людей, «историческое изменение» которой подчиняется универсальным тенденциям и законам линейно трактуемого прогресса. И, по убеждению П. А. Сорокина, лишь одного этого довода достаточно, чтобы считать эти тенденции и «законы» в лучшем случае частными закономерностями, относящимися лишь к очень небольшой части человечества (западному миру и то, далеко не всему). Но вовсе не универсальными законами социальной эволюции, с помощью которых можно было бы объяснить развитие разных обществ и цивилизаций.

Явная методологическая и эвристическая ограниченность механистических моделей социально-исторического процесса, а также сохраняющееся существенное влияние социоинституциональных особенностей на современное развитие различных социальных систем, экономик, культур вывели на первый план идеи многовариантности и многофакторности в современных исследованиях трансформации обществ, а также необходимость формирования объемных, многомерных пространственно-временных объяснительных конструкций, существенным образом отличающихся от уже привычных, примитивных линейно-стадиальных схем. По мнению И. Валлерстайна, потребности в формировании нового подхода, в конечном счете, потребовали тотального