удаляется утомленная надежда, куда набожность уносит свои драгоценности, где вера ищет возна­граждения за все земные лишения. Мендель остался один, без помощи, без опоры, пре­доставленный своей собственной слабости. Он еще никогда не знал заботы, он никог­да не думал ни о настоящем, ни о буду­щем, он предоставлял родителям заботить­ся и работать за него. Теперь, после их смер­ти, сын стоял без плана, не зная за что взяться и что предпринять. Добрый отец, правда, заботился о своем добром дитяти; он оставил ему в наследство старую серебряную посуду, старые и новые рубли, шелковые и меховые платья, домашнюю медную и вся­кого другого рода посуду. Старые вещи были скоро проданы наследником торговцу, и деньги заперты в сундуке. К несчастью, он не знал никакого средства, как оживить эти мертвые ку­ски меди и серебра, и как заставить их расти; ежедневно черпал он из податливого сунду­ка; он черпал беззаботно до того, когда в одно прекрасное зимнее утро он нашел сундук пустым, не было в нем ни одной из тех чу­додейных бляшек, которые обладают такою магнетическою силою. В сундуке ни копейки, в доме ни куска хлеба, в печи нет дров, снег бьет в окна, ветер свистит в тру­бе, — Мендель, его жена, дети дрожат от холода и голода, — но он, — он не говорит ни слова, пусть плачет жена, пусть кричат дети; он жмет плечами и набожно говорит: «так, значит, Богу угодно; что Он делает, сделано хорошо!» И затем он уходит.

Куда?

В школу, где живут нищета и набожность, лишение и вера; где благодетельные люди оты­скивают бедных, когда хотят совершать свои благодеяния втайне; в школу, куда бого­боязненное счастье приносит свое благодаре­ние, а несчастье свое тихое горе, и где в молитве проводят свою жизнь те, для кото­рых ничего больше не осталось в жизни и которым нечего уже терять в ней!

Молитва кончилась; все расходятся домой; пустеет молитвенный дом, где еще за ми­нуту перед тем раздавались сотни голосов молящихся, возносивших свои утренния мо­литвы небу. Лампадки, зажигаемые за упокой усопших, горят тусклым огнем и издали кажутся желтыми пятнами при свете солнца. Скамьи и столы сдвинуты в беспорядке; по­сетители, видно, так же поспешно ушли, как поспешно пришли на молитву, — время всем дорого и все знают его скоротечность. Только Мендель еще сидит в школе, — единственный человек, для которого время, казалось, не имело в себе ничего дорогого, ни скоротечного, один из всей толпы, так поспешно и быстро удалившейся, остался он, погрузив глаза и ум в толстую книгу. Проходящее время, удалившиеся из школы люди, жена и дети, жизненные заботы, — все и все забыты. Что ему, отшельнику, до всего света, в котором все кипит, шипит и ле­нится, как в котле колдуньи? Какое дело ему до людей, вечно трудящихся у машины жизни, орошая ее своим потом и кровью? Его серд­це посвящено Богу, его дух — учениям, соб­ранным в этой книге. Когда этот человек, теперь уже пожелтевший, как пергаментные листы, лежащие перед ним, поседевший от времени и недостатка воздуха и движения, ли­шился своих родителей и оставшегося после них наследства, когда он лишился последнего куска хлеба, не зная к кому обратиться за помощью, — тогда перед ним открылись две­ри школы, в которой он проводит день за днем в молитве и учении, в посту и стра­даниях, от восхода до заката солнца. Вечно открытый Божий дом принял его со всем его горем, и набожные посетители этого дома уделяют несколько крох этому человеку, который молится и читает псалмы за упо­кой душ умерших, который для счастливых имеет наготове улыбку, а для несчастных — слово утешения.

При всех печальных и радостных слу­чаях, призывается отшельник. К нему об­ращаются и набожный и просвещенный, по­тому что в часы несчастья все люди с рав­ным страхом обращаются к помощи веры. Когда в каком-нибудь доме появляется бо­лезнь, когда врач отчаивается, а друзья пла­чут, тогда нанимают этого человека читать псалмы и молить небо, чтобы оно отвратило грозящее несчастье. Когда удар разразится, и рука смерти поразит милую голову, от­шельник всю ночь сидит при усопшем и молит небо об упокое для улетевшей души! Он молится у колыбели новорожденного ди­тяти, которое едва раскрывает глаза, равно как и у постели умирающего, глаза которого навеки закрывайся. С тем же душевным спокойствием, с которым он стоит у ко­лыбели, стоит он и у свежераскопанной мо­гилы; с тем же равнодушием, с каким он идет на пир новобрачных, он отправляет­ся и на похороны усопшего. Он уже видел столько несчастья, он уже слышал столько плача, он был свидетелем стольких слез и стольких страданий, что сердце его превра­тилось в глыбу земли, в которой несчастный хорони и свое горе, а радость сеет свои цве­ты; его грудь — точно комната, которая укра­шается для праздника и обвешивается черными покрывалами в день траура! Повсюду он при­носит молитву, — хочется же всякому жить!

И бывают иногда времена, когда дела этого человека также процветают.

Когда эпидемия царствует в городе и быстро пожирает жертву за жертвой, тогда прощай школа и фолианты! Работа, работа по горло! Умирающие не медлят, гробокопатели быстро работают лопатами, а отшельник всегда готов. Во всех домах слышны плач и молитвы, и повсюду необходимым гостем является отшельник. Окончив работу в одном доме, он спешит в другой. Куда вошли бо­лезнь, доктор и плач, туда входит и от­шельник, их вечный спутник, и деньги сып­лются как слезы. Он мог бы даже разбогатеть, если бы его семейство не было так многочи­сленно. При том же у Реб-Менделя дочка на поре — дочери быстро растут в глазах ро­дителя — девятнадцатилетняя девица, для кото­рой отец должен копить копейку к копейке, грош к грошу, чтобы достать мужа для сво­его дитятки. Кто теперь женится без денег, даже если невеста дочь Реб-Менделя? Сколь­ко раз набожный отец поднимал руки к небу, сколько бессонных ночей провела бед­ная мать, размышляя об участи своей подраставшей дочери, которая еще до сих пор не нашла себе мужа! «Не заботься, Бог помо­жет», утешал ее иногда твердый в своей вере муж;

И Бог помог!

В одно прекрасное утро отшельник при­шел к себе домой, — что с ним случалось довольно редко.

— Хана, кричит он, хотя он и стоял подле своей жены, — Хана!

— Что тебе, Мендель!

— Да радуйся же, жена, Мирль замуж вы­ходит!

— Ты пьян, что ли? Или ты выиграл терну в лотерее?

— Нет, но она все-таки выйдет замуж.

—