которым обыкновенно евреи садятся за стол в первые два вечера праздника пасхи, в отворившуюся дверь входит человек с позд­равлением «Gut lom-Tow!». Он приближает­ся к столу и занимает стоящий тут порож­ний стул, приготовленный для неожиданного гостя. Мужчины протягивают чужому челове­ку руки с обычным приветствием: «шолом алейхем!» (мир вам), женщины подают ему гагаду и бокал. Никто не спрашивает гостя, зачем он здесь и кто он, и прерванный на минуту священный обряд «седер» снова продолжается, нисколько не стесняемый присутствием незнакомца. — Однако же этот не­знакомец не нищий, на нем нет лохмотьев, его лице не искажено голодом, на нем не видно следов несчастья. Он, напротив того, одет в богатое праздничное платье из чер­ного шелка, его приемы полны благородства и достоинства, и орлиный, гордый взгляд его вызывает невольное к нему уважение, хотя он еще молод.

Кто этот человек? Седой хозяин дома, разглядывающий его лице, не знает или не узнает его; семь лет прошло с тех пор, как он в последний раз видел его, а эти годы произвели сильную перемену в чер­тах этого лица, теперь серьезного и задумчи­вого. Семь лет тому назад, гость, сидящий за столом Реб-Мешулима, был еще юно­ша, неукротимый как необузданная свобода, бурный, каким только может быть человек, которому едва минуло двадцать беззаботных лет, которого еще не терзала печаль и в сердце которого еще не гнездилась забота. беспечный и страстный, полный властелин и вместе раб своих прихотей, он переско­чил тогда тот узкий рубеж, за которым даржатся обыкновенно молодые сыновья на­божных евреев, оставил клауз[10] и фоли­анты и, предавшись своим наклонностям, увлекавшим его к свободе и наслаждению, сделался ужасом всех благочестивых от­цов, боязливо запиравших дверь этому мо­лодому, полному кипучей жизни, человеку. Все считали его погибшим и избегали встречи с ним.

Один только дом был открыт для него: дом Реб-Мешулима: добрый старик, друг покойного отца Рафаила, принимал его из уважения к покойному. С любовью старался он направить молодого сироту на путь добра и благочестия, ревностно стремился возбудить в нем любовь к талмудической науке, — но все было напрасно. Его» старания и усилия раз­бивались об упорство Рафаила. Терпение ста­рика наконец истощилось. Ничтожная причи­на часто имеет весьма важные последствия, и случайная ссора была поводом к изгнанию Рафаила из дома его друга. Это случилось за несколько времени пред пасхой и произвело сильное влияние на своевольного юношу. В до­ме друга его отца росла девушка в цвете молодости, чудно прекрасная и грациозная, с теми черными глазами, которые, сверкая из-под длинных ресниц, поражают сердце каждого; в груди Рафаила они тоже зажгли сильное, ничем неугасимое пламя. Изгнание из дома Реб-Мешулима как гром поразило несчастного; им овладело страшное отчаяние. Напрасно обещался он исправиться, напрасно он умолял, плакал; старик остался неумо­лим и твердо решился не принимать его.

«Ступай», сказал он ему, «свет велик, а силы твои молодые. Бог везде, где его ищут. Пред тобой открыты многие пути. Работай, учись, собирай, будь благочестив и учен, тог­да примирятся с тобой те, которые с гневом должны были отвернуться от тебя. Может быть, ты некогда, достигши более зрелого возраста, вернешься в наш круг, покры­тый славою, и рука Сары еще будет свободна... Кто знает? Семь лет служил праотец наш Иаков своему тестю. Сара молода, она может ждать в отцовском доме».

С разбитым сердцем, с безнадежною Любовью. Рафаил оставил свой родной го­род, твердо решившись сделаться степенным и дельным человеком. С ним произошла сильная перемена. Критическое его положение превратило легковерного юношу в зрелого, степенного мужа. Он уехал и целью его путешествия была далекая «Иешива». Еврей­ская академия радушно его приняла и, отре­занный от света и шумной жизни, он с не­обыкновенным жаром и прилежанием стал изучать Талмуд и Библию, и оказал в них такие успехи, что скоро превзошел даже своих учителей. В еврейском мире такое явление не­редко: весьма многие молодые люди, жаждущие знаний, часто из одного желания приобрести себе громкое имя ученого, но часто также по­буждаемые тихой, страстной любовью, отказы­ваются на многие годы от света и людей, по­давляют в себе свои желания и страсти и почти безвыходно остаются в добровольной своей темнице. Да им и незачем являться в общество, они в нем не нуждаются. Благочестивые люди заботятся о материальном существовании благочестивых учеников; му­дрые учители обучают их Торе и Талмуду; они живут в клаузе, окруженные фолианта­ми, в которых роятся они и отыскивают клад античной мудрости.

И из тихой кельи проникает в свет и распространяется ученая их слава, из свя­щенной кельи посылают они в свет свои ученые диссертации; из кельи часто выходят они, покрытые славою, и становятся в главе целой общины, занимают раввинскую кафедру и приобретают громадное влияние на общину, семейство и отдельных личностей. В несколько лет Рафаил сделал необыкновен­ные успехи в талмудической науке и при­обрел такую славу, какой редко достигают люди его возраста: имя его сделалось изве­стным во всех Иешивах; ученая его слава проникла во все общины и когда наконец он вступил в свет и сам стал значительным учителем, круг его слушателей и поклонни­ков расширился, для него открылись все до­ма, все наперерыв добивались его располо­жения: таким высоким уважением, таким сильным влиянием пользуется в Польше и Галиции — этих центрах набожного еврей­ства — глубокое талмудическое знание. Вез­де, в деревне и городе, в хижине и пала­тах, талмудический ученый встречает радуш­ный прием. В жизни, синагоге и даже на поле вечного покоя благочестивое талмудиче­ское знание и античная мудрость пользуются тем уважением, которое нередко служит един­ственною наградою за многие лишения, един­ственною розою между столькими шипами.

Достигши такой высокой степени в науке, о которой ему прежде и во сне не грезилось, Рафаил стал думать о возвращении на роди­ну; теперь, казалось ему, настало время, когда он мог потребовать себе награды за трудную работу многих лет, за бессонные ночи; воспо­минания и любовь воскресли в нем с новою силою; молодость вступила опять в свои права. Прелестная дочь Реб-Мешулима, ради ко­торой он так долго служил науке, все еще ждет его в отцовском доме, сердца их по прежнему связаны между собою, и потому прощай тихая келья. прощайте тяжелые фолианты — товарищи на пути к цели; прощай прекрасное время созерцательной жизни вне борьбы и страданий деятельного света, прощай­те и вы, возлюбленные кружки мыслителей и диспутантов! Рафаил оставляет вас с но­выми целями, новыми чувствами, новыми на­деждами.

Вечер пасхи наступил уже, когда Рафаил, после столь долгого изгнанья, вступил в свой родной город. Он торопливо оделся в праз­дничное платье