каменной крепидой: внешний ряд из крупных валунов, внутренняя стенка из плит, заполнение колотым камнем и плитяное покрытие образовывали мощное каменное кольцо высотой около 1 м и шириной 1,4 м. Таинственные каменные сооружения, сохранившиеся в виде грандиозных многоярусных кладок высотой до 2 м, каменных вымосток и неясных сгоревших деревянных конструкций, содержали первоначальное захоронение по обряду сожжения на стороне (останки, принесенные с погребального костра, были рассыпаны внутри сооружения). Насыпь над этим захоронением не превышала 6 м высотой.

На ее поверхности позднее была выровнена площадка, и на ней создан новый ярус каменных сооружений. Над ними устроена двухметровая насыпь (так что общая высота сопки достигла 8 м), а на ее вершине – небольшая площадка со следующим ярусом каменных кладок. Близ одной из них находился горшок со следами жертвенного мяса: небольшая насыпь перекрывала и этот своеобразный алтарь, а в ней, в свою очередь, поместили останки еще одного из выявленных раскопками сожжений. Так сопка приобрела свой окончательный вид (Петренко, 1994: 132–133).

Рядом с каменной оградой основания позднее был устроен могильник с захоронениями по обряду ингумации: открыто 14 костяков (Н. Е. Бранденбург). Такого рода могильники «при сопках» появляются с начала XI в. в Ладоге, Новгороде и окрестных поселениях этих столичных центров христианизации (Конецкий, 1984). В них можно видеть свидетельство торжества христианства, по крайней мере в высшем слое социума Древней Руси, семьях и окружении боярской знати, потомков патриархальных династий местных вождей, где славянские «старейшины» порою тесно породнились с находниками-варягами («от варяг бо прозвашася русью… новгородцы от рода варяжска» – варьируют эти отношения в летописных формулах).

Сопка Михаила Архангела остается одной из интереснейших загадок археологии «Руси Рюрика». В ней практически не было вещей, позволяющих датировать погребения, уточнить их этнокультурную принадлежность. В то же время беспрецедентное количество труда, затраченное на ее сооружение (как в самом начале, так и затем на протяжении нескольких поколений), размеры и топография, превращавшие насыпь в самый заметный объект окружающего пространства, почитание на протяжении столетий, с плавным переходом в христианские формы культа, свидетельствуют о ее особом значении.

Архангел Михаил в средневековой картине мира заместил языческого Громовержца не только в восточном, но и в западном христианстве: в блеске молний и раскатах грома он являлся Жанне д’Арк. Весьма вероятно, сопка над Волховскими порогами сооружена здесь, на границе владений Громовержца, ради лиц высокого социального ранга, жрецов и вождей (волхвов), обеспечивавших миру покровительство Перуна.

Сопки Дубовика, напротив и ниже по правому берегу, в виду Михаила Архангела, визуально взаимосвязаны с этой монументальной насыпью, а судя по результатам раскопок – типологически близки ей. Поселением, связанным с этим языческим некрополем, было небольшое мысовое городище на правом берегу Волхова: почти полностью уничтоженное строительным карьером, оно лишь частично исследовано археологами (Кузьмин, Тарасов, 1998: 55–58).

Городище Городок располагалось на мысу ручья Мельник, впадающего в Волхов, посреди слившихся деревень Старые и Новые Дубовики, при каждой из которых стояла группа сопок (от двух до семи насыпей). Дугообразный ров и вал защищали треугольную площадку, обжитую, судя по находкам архаической керамики, еще в доладожские (и дославянские) времена. Близ городища в эпоху пути «из варяг в греки» образовался небольшой «посад», здесь раскопаны хозяйственные постройки, близкие ладожским. Бытовой материал, особенно – лепная керамика (как и в ранних слоях Ладоги VIII–IX вв., сделанная от руки, без применения примитивного гончарного круга) тождественны находкам славянских селищ Приильменья, изученных в последние десятилетия. В то же время великолепный резной костяной гребень фризской работы (ранний западный «импорт» VIII—ІХ вв. или изделие заморских мастеров, осевших в Ладоге), стеклянные бусы, арабский дирхем чеканки 746–747 гг. свидетельствуют о тесных связях с Ладогой этого укрепления на Пути из варяг в греки.

Городище Дубовик, несомненно, обслуживало в IX–X вв. переход через Волховские пороги. Красочное описание такого перехода оставил секретарь голштинского посольства в Россию 1633–1635 гг., шлезвигский ученый-энциклопедист Адам Олеарий: «В семи верстах от Ладоги… на этой реке пороги, и еще через семь верст другие, через которые очень опасно переезжать в лодках, так как река там стрелою мчится вниз с больших камней и между ними. Поэтому, когда мы прибыли к первым порогам, то вышли из лодок и пошли берегом, дожидаясь, пока наши лодки сотнею людей перетаскивались через пороги на канатах. Однако все прошло счастливо, за исключением последней… Когда эта лодка сильнее всего боролась с течением, вдруг разорвался канат, и она стрелою помчалась назад. Она, вероятно, достигла бы опять порогов, через которые ее с трудом перетащили, и без сомнения разбилась бы тут, если бы по особому счастию канат, значительный обрывок которого еще остался на лодке, не закинулся случайно за большой выступавший из воды камень, зацепившись за него с такою силой, что с трудом только можно было опять освободить его. Нам сообщили, что на этом самом месте несколько ранее засело судно некоего епископа, груженое рыбою, и погибло вместе с епископом» (Олеарий, 1986: 299).

Ганзейская грамота 1270 г. подробно описывает условия перехода через пороги: товар с немецких «коггов» перегружали на местные новгородские ладьи. Проводили через пороги их люди, называемые forskarlar (от др. – сев. fors – речной порог, karl – работник, парень). Специальные местные лоцманы должны были сопровождать суда на протяжении 19 км, вдоль которых тянулись пороги. Опасность этого плавания подчеркивалась тем, что по условиям договора Новгорода с Ганзой в случае гибели на порогах немецкий гость не отвечал за утрату ладьи, но и новгородский лоцман – за погибший товар. В. А. Брим, исследовавший эти средневековые документы, полагал, что «вся организация этого перехода идет еще от времен варягов и была унаследована ганзейскими купцами почти без всяких изменений» (Брим, 1931: 22).

Последняя гряда порогов – Велецкая – заканчивается у дер. Вельсы и одноименного городища, открывающего панораму Гостиного Поля, где само название, да и средневековые письменные источники указывают на исконную стоянку «гостей» – купцов. Архаичные микротопонимы, видимо, связаны с языческим культом Велеса. Городище на узком мысу в месте впадения речки Жупки, правого притока Волхова, топографией напоминает первоначальную Ладожскую крепость: узкая известняковая скала мыса защищает небольшую речную гавань. Невысокий вал и ров с напольной стороны составляют укрепления городища, культурный слой (по материалу близкий Дубовику, Любше и другим подобным поселениям) сильно разрушен траншеями военного времени. С юга к городищу примыкает культурный слой открытого поселения, «посада», плавно переходящий на территорию Никольского Гостинопольского монастыря, от которого сохранились руины Никольского собора XV в. (разрушенного в последнюю войну и известного своими росписями со времен Олеария).

Топография Гостинополья, таким образом, объединяет функцию навигационно-фортификационную (городище над гаванью), жизнеобеспечивающую (селище, посад) и сакральную (монастырь). Вновь при этом проявляется маркирующее путь значение храмов Николы. Гостинопольская церковь отделена от одноименной