Таким образом, маленький Франсуа де Саль жил в привилегированной обстановке: мать дала ему всю ту святую нежность, в которой ребенок нуждается для того, чтобы безгранично верить в Бога.

Говорят, что первая полная фраза, которую он произнес, была: «Боженька и мама очень любят меня».

«Боженька и мама…», — конечно, это детская фраза, но уже столь гармонично уравновешенная! Верно то, что Франсуа прославится в Церкви как святой, который легче всех других сумеет связать между собой, в жизни и в учении, естественное и сверхъестественное, человеческое и божественное.

Благодаря той же самой восприимчивости, уже в первые годы своей жизни он говорил, что приходская церковь — «самое дорогое место в мире», ибо там, в купели крещения он стал сыном Божьим.

Отец, между тем, делал все, чтобы мальчик рос как дворянин того времени: тщательное обучение, верховая езда, фехтование, танцы… и прежде всего неукоснительная честность.

Наказания были редкими, но решительными: так, однажды его высекли на глазах у всей прислуги лишь за то, что он украл цветной шелковый шнурок из куртки плотника, работавшего в замке.

Более того, именно в детские годы он научился благородству и мягкости манер, которые впоследствии сделали его знаменитым в особенности из-за того, каким образом он их совмещал с редкой силой духа и характера.

Биографы рассказывают, что уже мальчиком он понял смысл того правила, которое затем применял на практике и преподавал другим: «Будьте тем, кто вы есть, но желайте быть в совершенстве тем, кто вы есть».

Он был воспитан в самых известных школах тех мест, и ему было чуть более одиннадцати лет, когда его вместе с гувернером отправили в Париж, в коллегию Клермон, который содержали отцы иезуиты.

Во время этого длительного путешествия мальчик впервые осознал трагедию своего времени: Лион, Бурж, Орлеан были изранены религиозными войнами: разоренные церкви, соборы без статуй святых, опаленные останки знаменитых статуй Богоматери, которые народ когда-то так почитал.

В Париже Франсуа попал в чарующий Латинский квартал, где тогда было не менее ста сорока четырех коллегий и многие тысячи студентов. Он пробудет там около десяти лет, посещая первые три класса «Грамматики», затем курсы «Гуманитарных наук и Риторики», затем «Искусств», — вплоть до получения звания Доктора, которое тогда было необходимо всего лишь для того, чтобы перед ним открылись двери университета.

Это, однако же, было обучение, предусмотренное его семьей, в особенности отцом, который следил за ним издалека с бдительной заботой, будучи одержим определенной целью: иметь в семье знаменитого адвоката с тем, чтобы впоследствии он восседал в Сенате Турина.

Что касается Франсуа, то он чувствовал непреодолимое влечение к священным наукам. Во время карнавала 1584 года гувернеру, который предложил ему присоединиться к другим студентам на улицах Парижа, он отвечал, повторив слова отрывка из Евангелия, соответствовавшего тому дню: «Господи, сделай так, чтобы мне прозреть», — «Что вы хотите увидеть?» — спросил, недоумевая, Деаж. Франсуа ответил: «Хочу увидеть святое богословие. Только оно просветит меня в том, что Бог хочет сказать моей душе!»

И так как гувернер изучал богословие в Сорбонне, то он обещал дать ему свои конспекты, но тайно, так, чтобы господин де Буази ничего не знал.

Фактически Франсуа стал посещать два цикла лекций, порой даже оставаясь без обеда.

По причине ли изнурявшей его излишней учебы или из-за своего исключительного ума, который не позволял ему удовольствоваться слишком легкими ответами, но уж точно в соответствии с таинственным Божьим замыслом Франсуа впал в духовный кризис, который стал терзать его душу: он не мог больше согласовать между собой два аспекта христианского откровения, — его веры! — казавшиеся ему непримиримыми.

С одной стороны, он видел в христианстве превозношение любви. Именно в те годы он услышал комментарий одного знаменитого толкователя того времени к «Песни песней», составленный в пламенно мистической манере: брачный союз был символом любви, что соединяет Яхве с Его народом, Христа — с Церковью, Бога — с сердцем всякого создания!

С другой стороны была ужасная логика кальвинистов, согласно которой Бог от века предназначает («предопределяет») одних людей к вечному спасению, а других — к вечному проклятию.

Верно, что Франсуа был католиком, а не кальвинистом, но профессора Сорбонны, по крайней мере в том, что касалось этой темы, толковали святого Фому и святого Августина не слишком отличным от вышеупомянутой теории образом.

Что давала любовь к Богу (а Франсуа чувствовал, что любит Его всем сердцем), если Бог от вечности предназначил его к проклятию? если Бог всегда знал — и не мог этого не знать — что он, Франсуа, погубит себя? Кто мог гарантировать ему принадлежность к «малому числу избранных»?

Эти тревоги могут показаться странными тем, кто даже не допускает мысли о своем вечном спасении, или тем, кто взывает к милосердию Божию с излишним легкомыслием; но они глубоки для тех, кто действительно любит Бога и ощущает все его бесконечное величие и свободу в сравнении с собственным ничтожеством, непостоянством и несостоятельностью.

«Спаси меня, о Боже, ибо воды поглотили мою душу!» В те дни Франсуа неустанно повторял этот призыв псалмопевца и многократно переписывал их в своей тетради конспектов, будучи не в силах освободиться от этого наваждения.

Но Бог между тем преподавал его душе глубокие тайны бескорыстной любви.

Сначала Франсуа начал смиренно молиться: «Господи, дай мне любить Тебя хотя бы в этой жизни, если я не смогу любить Тебя в вечности!» — и его любовь к Богу таким образом освобождалась от всякой заинтересованности, так как не требовала больше никакой награды, не основывалась ни на каком расчете.

Затем он продолжал молиться: «Если бы я знал, что буду осужден на ад (Господи Иисусе, удали от меня это несчастье!) (…), я преклонил бы голову перед этим приговором Всевышнего с любовью и покорностью. Я повторил бы вместе с пророком: «Не будет ли душа моя покорна Богу?» «Да, Отче, оттого что так было Тебе угодно, да будет воля Твоя». И в горечи моей души я повторял бы этот акт беспомощности до тех пор, пока Бог, тронутый моей покорностью, не изменил бы мою печальную судьбу и не сказал бы мне: «Уповай, сын мой, Я не хочу смерти грешника, но чтобы он жил… Я сотворил тебя для Моей славы, как и все другие создания. Я хочу лишь твоей святости и не питаю ненависти ни к чему, что Я сотворил. Отчего печальна душа твоя, отчего она в смятении? Надейся на Бога… Он — твой Бог и твой Спаситель».

Мы не можем обсуждать здесь