Он убежал в сад, чтобы друзья не увидели «горячего спора, который он завязал с самим собой». Он, казалось, обезумел: он хотел посвятить себя Богу и в то же время не хотел.

«Я хотел, и я же не хотел. Это был я и не я», — говорит он, описывая тот момент, когда человек чувствует, как он разрывается между Богом, что призывает его, обращаясь к нему в глубине души, и всеми соблазнами мира и плоти, которые пробуждаются и как будто бы становятся все горячее и требовательнее во имя привычки, кажущейся непреодолимой.

Самым большим искушением было повторить вновь, так же, как он уже много раз кричал Богу: «Завтра, завтра!». Но какой-то голос настаивал: «почему не сегодня? почему не сейчас?».

Он сидел там, на каменной скамье, в саду, «плача от бесконечной горечи разбитого сердца», как вдруг, вот, — он услышал детский голос, который напевал: «возьми и читай, возьми и читай!» — это было похоже на сладостный припев.

Августин тотчас же попытался вспомнить, слышал ли он уже когда-нибудь эту детскую песенку, но ничего не пришло ему на ум. Зато он вспомнил, что Антоний обратился, случайно услышав фразу из Евангелия и радикальным образом применив ее к самому себе.

Взволнованный, он вернулся к другу, у которого были с собой Послания святого Павла, открыл их наугад и прочел: «Ни пированиям и пьянству, ни сладострастию и распутству, ни ссорам и зависти; но облекитесь в Господа нашего Иисуса Христа, и попечения о плоти не превращайте в похоти» (Рм. 13,13 и ниже).

Достаточно было одного мгновения. Он понял: для того, чтобы избавиться от всякого зла, он должен был позволить, чтобы Христос полностью облек его в Себя. «Как будто бы свет уверенности вошел в мое сердце, и мрак сомнения рассеялся» (Йсп. 8,12,29).

В этот момент родился для Церкви тот, кто сделается «учителем благодати», той благодати Христа, что способна сломить своей влекущей силой неподатливость слабого и греховного создания.

Моника первой узнала об обращении и несказанно обрадовалась ему: наконец-то сын пришел туда, где она всегда пребывала, твердая в своей вере.

Августин подготовился к крещению, размышляя о Псалмах. В усердии обращения он «горел желанием прочесть их, если бы это было возможно, целому миру с тем, чтобы сразить гордыню человеческого рода» (Исп. 9, 4,8 и ниже).

Он получил таинство нового рождения от Амвросия в пасхальную ночь 387 года, и с ним были некоторые из его друзей, избравших тот же самый путь, и его пятнадцатилетний сын Адэодат.

Перед лицом божественной предопределенности этой встречи великого миланского епископа и молодого новообращенного африканца, которые впоследствии оба стали почитаемыми Отцами Церкви, традиция полагает, что в ту ночь был составлен гимн «Тебя, Бога хвалим» (лат. Те Deum), который два литератора будто бы сочинили в едином порыве, импровизируя каждый по стиху.

Тем временем Августин отказался от преподавания, предупредив жителей Милана, «чтобы они искали себе другого торговца словами для их студентов», и решил вместе с друзьями вернуться в Африку, чтобы основать там монастырь.

Когда в Карфагене он тайком взошел на корабль, направлявшийся в Рим, он с помощью обмана бежал от плачущей матери; теперь он отправился в Рим, чтобы вернуться на родину, как раз в сопровождении Моники, с которой наконец-то мог разделить моменты таинственной близости.

Монике было 56 лет, но с тех пор, как ее сын возродился в купели крещения, она знала, что ее миссия завершена.

В Остии, ожидая посадки на корабль, они оба испытали полную сопричастность: «она и я, одни, облокотившись на подоконник… вдали от гула толпы мы беседовали с великой нежностью».

Мать и сын говорили о стремлении к небесному Отечеству, которое уже пленяло их больше родины земной.

И Моника сказала: «Сын мой, что я до сей поры здесь делаю? Мои надежды на этой земле уже исполнились. Только одно еще вызывало у меня желание жить здесь: увидеть тебя перед смертью христианином-католиком. Бог щедро удовлетворил мое желание. Что же я до сей поры здесь делаю?»

Не прошло и пяти дней, как она тяжело заболела. Здесь же был и другой ее сын, брат Августина, который сетовал, что она умрет на чужой земле. Все знали, что она уже давно приготовила себе могилу в Тагасте, рядом с могилой мужа и всегда была обеспокоена и встревожена мыслью о своем погребении.

Но теперь все это было для нее неважно. Она сказала: «Похороните это тело, где придется, и не беспокойтесь из-за этого». За несколько дней перед тем она признала: «Ничто не удалено от Бога и не стоит бояться, что в последние времена Он не узнает место, откуда меня воскресить» (Исп. 9,11,28). И это была ее смиренная манера напомнить о том, какой путь Бог дал ей пройти по следам этого беглого и мятежного сына, но лишь затем, чтобы привлечь ее и заставить ее возложить все свои надежды только на Господа.

Вот как умерла та, чье мистическое материнство Августин мог восхвалять более всего: «Она родила меня плотью к этой земной жизни и сердцем — к жизни вечной» (Исп. 9,8,17). И еще: «Она воспитала своих детей, рождая их неоднократно, столько раз, сколько видела, что они отдаляются от Тебя» (Исп. 9,9,22).

Размышляя уже в старости, в свете веры, о своих близких (ибо Монике удалось обратить в свою веру и Патриция, своего гневливого и неверного мужа), Августин просит своих читателей поминать в молитве «тех, что были моими родителями в этом преходящем мире и моими братьями sub Те Patre in Matre cohtolica: ибо Ты — Отец в материнском лоне католической Церкви» (Исп. 9,12,37).

Вернувшись в Тагасту, Августин три года жил в маленьком монастыре, составленном из мирян, который он пожелал основать вместе со своими друзьями и сыном. Они роздали бедным свое имущество и жили «размышляя день и ночь о законе Господнем», как говорит его биограф: это размышление состояло из учения, молитвы, духовных бесед и написания книг, полезных для изложения и защиты христианской веры.

В Иппону Августин отправился случайно, чтобы повидаться с другом, который хотел поступить в его монастырь, и там, как мы уже рассказывали, был уловлен для священства.

Но он не отказался от монашеского идеала. Он основал монастырь также и в Иппоне и продолжал жить в общине в то время, как заменял престарелого епископа в деле проповеди народу.

В 395 году, четыре года спустя, он был назначен помощником епископа, а еще через год, после смерти Валерия,