ни пороха, запах и вкус которого напоминают адское пекло… Наш лагерь да будет лагерем Божьим… Мы должны поразить наших противников не тем голодом и не той жаждой, которые бы мы возложили на них, а тем голодом и той жаждой, что будем терпеть мы сами…».

Новый настоятель продолжал, говоря, что когда осаждают город, то прежде всего перекрывают акведуки, снабжающие его водой. Так вот, акведуки, снабжающие Женеву — это дурной пример плохих священников: поступки, речи, — одним словом, беззаконие всех, но прежде всего служителей Церкви, по вине которых имя Божие поносится ежедневно.

Фактически он говорил им, — ни в коем случае не извиняя еретиков, — что ересь, как бы там ни было, питалась дурным примером католиков, и прежде всего священнослужителей. И дурной пример следовало искоренить прежде всего здесь, в капитуле. Чтобы покорить Женеву, каноники должны начать жить как истинные каноники, — то есть как монахи, подчиняющиеся уставу, и как дети Божьи не только по названию, но и фактически.

В поводах для того, чтобы применить на практике свои слова у него не было недостатка. Именно в те годы вновь сделалась частью епархии Шабле, область, прилегающая на севере к озеру Леман, а на юге — к горам Фосини, столицей которой является Тонон.

Эта территория только что была отвоевана герцогом Савойским, Шарлем Эммануэлем после того, как в течение почти пятидесяти лет она находилась в руках кальвинистов. Согласно подсчетам, на почти двадцать тысяч жителей области приходилась едва сотня католиков.

В тот момент речь шла о проповеди Евангелия в этой области с помощью средств, к которым призывал Франсуа, даже если это и предполагало риск для жизни.

Когда епископ собрал свое духовенство на ассамблею, чтобы вызвать добровольцев, которые хотели бы отправиться в Шабле «в духе апостолов» (то есть, без опоры на какую-либо военную или церковную организацию), то он натолкнулся на гробовое молчание, пока наконец, растерянный, не обратился в сторону настоятеля, как бы для того, чтобы спросить у него совета. Франсуа встал: «Ваше Преосвященство, — сказал он, — если вы считаете меня способным, то я готов».

Легко предвидимая реакция и запрет господина де Буази последовали незамедлительно. Франсуа тем не менее ответил ему словами Иисуса: «Или вы не знали, что мне должно быть в том, что принадлежит Отцу моему?»

Родитель не уступал, и тогда Франсуа сообщил ему мягко, но очень серьезно, что если он не изменит своего отношения, то там, в родовом замке повторится сцена, участником которой стал когда-то молодой Франциск Ассизский, отказавшийся в присутствии епископа от одежд и от имени затем, чтобы провозгласить в предельной и полной правде: «Отче наш, сущий на небесах… да будет воля Твоя!»

В путь отправились два священника в сопровождении слуги, которого господин де Буази непременно пожелал приставить к сыну.

Они дошли до последней католической крепости — Аленж — и там остановились. Оттуда они отправлялись в апостольские вылазки на территорию нового владения и туда возвращались каждый вечер, чтобы провести там ночь и отслужить утреннюю мессу перед тем, как вновь отправиться в путь.

Действительно, — и это дает нам понять, каково было положение вещей, — политические соглашения, подписанные герцогом Савойским, предусматривали, что, как бы там ни было, но католическую обедню нельзя было служить в Шабле. А иначе религиозная ненависть и насилие возгорелись бы как пожар.

После нескольких десятилетий кальвинистской проповеди деревенские люди считали «папистов» колдунами, посланцами сатаны: «тараканы», «идолопоклонники», «лжепророки» — таковы были самые предвиденные ругательства, часто сопровождаемые засадами, физическим насилием, угрозами смерти и попытками привести их в исполнение.

К этому следует добавить холод, снег, голод, отказ в гостеприимстве: деревня за деревней, где не открывалась ни одна дверь. Как-то ночью, когда они не смогли заблаговременно вернуться в замок, два миссионера вынуждены были забраться на дерево и привязать себя ремнями, так как уснуть — означало свалиться посреди стаи волков, которые выли внизу.

Все это похоже на сказку, и тем не менее это была тяжкая повседневная действительность, которая растянулась на многие месяцы.

После того как однажды они спаслись от засады, испуганный слуга бежал и возвратился в замок рассказать все родителям Франсуа. Отец прибег к своей власти, чтобы призвать назад двадцативосьмилетнего сына: он все еще сын, хоть он и каноник собора и миссионер.

Франсуа, делая ставку на дворянскую гордость родителя, написал ему: «Сбежал ваш слуга, а не ваш сын. Если бы Роллан был вашим сыном, он бы не убежал от легкого испуга, подняв такой шум, будто бы речь идет о большой битве!»

Но риск и приключения лишь обрамляют терпеливый и гениальный труд: поскольку его не принимают, и трудно завязать диалог с жителями этой области, Франсуа пишет «Записки». Это еженедельные листки, в которых он поднимает с католической точки зрения определенные истины веры, объясняя их в простой и убедительной манере. Затем он потихоньку подсовывает их под двери домов или расклеивает на стенах улиц.

Но делает он это на полном серьезе, после долгого изучения доктрины Кальвина для того, чтобы глубоко понять ее и дать «правильные» ответы. Когда у него возникают сомнения, он пишет теологу Петеру Канизииусу (тоже святому), который по другую сторону озера, на немецкой территории, проделывает такую же самую работу.

Эта деятельность растянулась на годы и принесла ему звание «покровителя журналистов». Обращения в католичество немногочисленны, но положен конец враждебности, предрассудкам, и рождается любопытство, а затем и симпатия.

Наконец он поселился в Тононе, столице Шабле, где его деятельность быстро расширилась и состояла прежде всего из личных бесед, непрекращающейся благотворительности и безупречного радушия.

Прежде всего Франсуа старался встречаться с нотаблями города, которые были также и ответственными за вопросы религии: многие тайком посещали его проповеди, особенно когда он поднимал самые жгучие проблемы (среди которых, главным образом, — проблему Евхаристий).

И наступил день, когда жители Тонона условились изложить письменно главные пункты их конфессии, чтобы затем обсудить их с ним, и Франсуа даже получил возможность говорить перед толпой в базарный день. Его слушали два часа без перерыва.

Тогда противники, в которых не было недостатка, потребовали открытых дебатов между Франсуа и их уполномоченным во время торжественного публичного заседания в муниципальном дворце.

Но в соответствующий момент, когда все собрание было уже готово и пребывало в возбуждении, кальвинистский пастор нашел жалкое оправдание, чтобы уклониться от дискуссии.

Впечатление было удручающим, и количество обращений возросло.

В 1596 году отрекся от кальвинизма господин д'Авюлли, председатель Консистории, «один из самых высокообразованных и уважаемых кальвинистов» тех мест, и эта новость получила необычайный отклик,