Шрифт:
Закладка:
На Рождество того года Франсуа решил положить конец промедлению. Он велел возвести алтарь и отслужил три рождественские мессы: в полночь, утром и среди бела дня.
Не было недостатка в возмущениях и угрозах, в том числе и вооруженных. Франсуа удалось обуздать их «величием лица и мягкостью речей».
Насколько глубоко и далеко он зашел в своем деле проповеди Евангелия, свидетельствует тот факт, что он смог даже отправиться в Женеву и встретиться с Теодором Безой, преемником Кальвина, и привел его на порог обращения, заставив его признать — с помощью мягких, но непреклонных аргументов — все основные истины католичества.
Точно известно, что уже с первого раза Теодор признал, «что в римской Церкви можно спастись и что, как бы там ни было, она остается Церковью-Матерью». Но он упорствовал в протестантском учении, что «вера спасает и без дел».
Он сказал: «Вы (католики) завлекаете души в бесконечные церемонии и сложности: вы говорите, что добрые дела необходимы для спасения, тогда как они — всего лишь хорошее воспитание».
Франсуа напомнил ему евангельскую сцену Страшного Суда (в которой Иисус говорит о делах милосердия по отношению к бедным, голодным, заключенным и т. д.) и спросил: «Если бы речь шла только о хорошем воспитании, разве были бы мы столь жестоко наказаны за то, что не делали их?»
Будучи не в состоянии ответить, Беза вспылил, но при виде сдержанности собеседника овладел собой и попросил извинения. Более того, он заклинал «господина де Саль часто навещать его».
В самом деле, они вновь увиделись и имели еще одну личную беседу, которая продлилась более трех часов. Свидетели утверждают, что в конце они попрощались очень сердечно и что Теодор без конца вздыхал: «Если я не на правильном пути, я каждый день молю Бога, чтобы в своем милосердии Он возвратил меня туда».
Известно, что Франсуа намекнул Папе на неизбежное обращение «женевского патриарха», и со стороны Святого Престола были сделаны конкретные предложения, чтобы гарантировать ему возможность устроиться после обращения.
Была и третья встреча, но точно неизвестно, что между ними произошло. Предполагается, что Теодор, озабоченный политическими и экономическими последствиями своего шага, ограничился выводом, что «не лишен был надежды спастись, оставаясь и в своей Церкви».
Однако же, до самой смерти Беза поддерживал очень сердечные отношения с Франсуа, который стал епископом и охотно принимал его посланников. Более того, предполагают, что он написал ему письмо, в котором выражал надежду «составить ему компанию на небе», хотя и считал себя недостойным даже развязать ему обувь.
Многие замечали, что он изменился: тем, кто вопрошал его о проблемах веры, в последние годы Беза отвечал, что не стоило отделяться от Римской Церкви, хотя сам он и оставался в новой конфессии.
Тем более что его единоверцы, чтобы нейтрализовать его влияние, распространяли слухи, будто его рассудок пошатнулся.
Тем временем почти вся Шабле возвратилась в католическую веру; прибыли другие миссионеры, — не все наделенные деликатностью и уравновешенностью, характерными для Франсуа, — и строились большие планы.
В частности, был один капуцин, полный усердия и фантазии, что решил триумфально совершить торжественное «сорокочасовое богослужение» в местечке близ Женевы с толпами новообращенных, которые прошли бы крестным ходом; с литургиями, проповедями, народными песнопениями и музыкой, стрельбой в воздух. И прежде всего — с исполинским крестом, воздвигнутым прямо против города.
Для кальвинистов все это были идолопоклоннические обряды и символы, и в Женеве был объявлен день публичного покаяния.
Кроме того, была написана брошюра против католического культа креста.
Франсуа ответил «Защитой знамения Креста». Он, однако же, неловко себя чувствовал при виде этих агрессивных методов, которые ему никогда не были свойственны. Другим миссионерам он сказал, что у них были добрые намерения, но что лучше бы они последовали обычаям Страстной Недели, когда с креста постепенно, с почтением снимают покровы в то время, как прочувствованно поется: Ессе lignum crucis, venite adoremus! (лат.: «Вот древо креста, придите, поклонимся!»).
Кто-то уже говорил, что Франсуа был слишком кроток, слишком уступчив, слишком расположен к диалогу, а он отвечал что «люди добиваются большего любовью и милосердием, чем строгостью и непреклонностью»; и что он «каялся всякий раз в тех немногочисленных случаях, когда прибегал к колким репликам».
И объяснял: «Кто проповедует с любовью, тот достаточно проповедует против еретиков, даже если не говорит против них ни слова».
Он уже был известен повсюду, даже в Риме, как миссионер, который «обращал души тысячами».
В 1599 году он получил назначение в качестве Коадъютора Аннеси-Женевы. Фактически он мог действовать от имени старого и больного епископа, хотя и получил епископское рукоположение только после смерти последнего.
Во всяком случае, начинается его деятельность на европейском уровне. Первая дипломатическая миссия разворачивается в Париже, и речь идет о возрождении католического культа на новых землях, завоеванных королем Франции, — в области Жекс. Он пробыл в столице королевства девять месяцев и за это время покорил двор и парижскую знать, в которой светские, религиозные — и даже мистические — настроения соседствовали и сталкивались самым неожиданным образом, чисто по-французски.
Он проповедует в Великий Пост 1602 года в Лувре, в часовне королевы перед принцессами и придворными; нет недостатка и в кальвинистах.
Это странный проповедник, полагающийся не на театральность жестов и голоса и не на излишне сложные выражения — согласно моде того времени — а лишь на красоту и сладостность истины.
Так что, в конце проповедей периода Великого Поста — хотя он ничего и не говорил против кальвинистов — в его руки приносит покаяние придворная дама, считавшаяся непоколебимой кальвинисткой, мадам де Падровиль, образованность и культура которой столь высока, что даже самым проницательным теологам королевства никогда не удавалось ее смутить.
Тот, кого считали самым высокообразованным проповедником того времени, будущий кардинал дю Перрон, комментирует: «Если следует убеждать кальвинистов, то я, может быть, и мог бы справиться с этим, но если же следует их обращать в истинную веру, то отправьте к ним монсиньора из Женевы».
Он проповедовал и перед всем двором, кроме того король, лукаво используя официальный титул Франсуа, епископа Женевкой епархии, приглашал всех своих друзей-протестантов послушать «их епископа».
Однако, что касается непосредственно его миссии, то король казался глухим; он продолжал откладывать решение и заставлял Франсуа ждать.
Но это не было
