В полуметре от патологоанатома из густого сизого дыма вынырнул всадник и, осыпав следователей градом искр, на полном скаку ворвался в дом. Чудовищная лошадь пробила стену насквозь. А мгновение спустя раздался взрыв. Дом Слуцкого разорвало в клочья, а следователей бросило на несколько метров от него.

Их нашли спустя три часа, когда на место вновь прибыли городские власти. В бесчувственном состоянии Алёхина и Юрского извлекли из-под обломков и доставили в госпиталь. К вечеру следователи пришли в себя. По словам врачей, невзирая на то что их тела представляли один сплошной кровоподтёк и дьявольски болели при каждом движении, отделались они легко. Взрыв был такой силы, что, находись мужчины всего на несколько метров ближе, их части были бы разбросаны по всей улице. Подъесаула, который стоял рядом с Алёхиным и практически дышал ему в затылок, спасти не удалось.

Пострадавших от взрыва набралось около полусотни, из которых пятнадцать погибли. Остальные отделались различной степени тяжести ожогами и контузиями. В трёх окрестных домах разбились окна. Но самое главное, от дома барона остались одни воспоминания. Вместе с ним были уничтожены и все улики. Позже стало известно, что в дом ворвалось четыре всадника, по одному с каждой стороны света.

На следующий день вернулся Фонвизин. До своих раненых товарищей он добрался к вечеру, уже будучи прекрасно осведомлённым о происшествии. Их душевное состояние повергло сыщика в шок. Когда он вошёл в лазарет, то застал Юрского, пытавшегося трясущимися руками набить трубку. Над ним грозно высилась тучная сестра и громко отчитывала больного за ненадлежащее поведение. Патологоанатом не обращал на её потуги никакого внимания, полностью сосредоточившись на своём деле. Под окном между кроватей сидел Алёхин и меланхолически употреблял из конической мензурки спирт.

Некоторое время статский советник ошарашенно наблюдал эту картину. Наконец ему удалось взять себя в руки, и сыщик медленно подошёл к медицинской сестре. Взяв ее за локоток, Фонвизин вывел тучную незнакомку из лазарета и долго втолковывал что-то бархатным голосом. Под неистовым напором самоуверенного Фонвизина она всё-таки сдалась и позволила ему забрать смутьянов из госпиталя.

Когда он вернулся в лазарет, Алёхин куда-то пропал, оставив после себя только пустую мензурку. У окна, на краю кровати, ссутулившись, сидел Юрский. Ему наконец удалось раскурить трубку, однако она тут же осталась позабыта. Патологоанатом слепо уставился в угол пошарканной тумбочки, стоявшей справа от двери. Табак медленно затухал.

Фонвизин подошёл и сел напротив друга. Молча, пристально глядел на Юрского и ждал, когда тот сам обратит на него внимание.

– Ну и что вы тут устроили? – медленно произнёс Фонвизин, дождавшись, когда Юрский сосредоточится на нём.

– Они ходят, Остап, – просипел Юрский. – Они действительно мертвы.

– Я знаю, – хмыкнул Фонвизин и принялся вертеть между пальцами серебряный чеканный портсигар. – Подумаешь, какие-то мертвецы прихватили за собой на тот свет несколько человек, так что ж теперь, лицо из-за них терять?

Вернулся Алёхин. Его шатало, как одинокую травинку в ненастный день, на лице сверкала печать верного безумия, а в руке тускло поблёскивала новая, ещё не откупоренная бутылка со спиртом. Не обращая внимания на Фонвизина, он протянул спирт коллеге и устало произнёс:

– Будешь? Давай быстрей, пока санитары не пронюхали.

Фонвизин кашлянул.

– О! – обрадовался Прокофий Алексеевич и полез обниматься. – Господин статский советник! Как же нам не хватало ваших реалистических колкостей, когда мы отстреливались от мёртвых всадников… Уж вы-то им наверняка показали бы…

Фонвизин пропустил это мимо ушей. Он быстро встал, поправил ремень на кителе и хлопнул Юрского по плечу. Тот застонал.

– Давайте-ка, други мои, трезвейте, собирайтесь, и поедем. Хватит позорить честь мундира. У меня такое чувство, что сегодня с нашим колдуном будет покончено.

После этой пространной фразы статский советник подчёркнуто прямо вышел из лазарета.

– Остап, постой! – засуетился Юрский. – Ты выяснил, кто он? – и, прихрамывая затёкшей ногой, профессор заковылял следом.

Алёхин вздохнул и в одиночку откупорил спирт. Немного отпил и принялся слегка раскачиваться на краешке кровати.

– Напрасно стараетесь, – сообщил он дымящейся трубке, сиротливо лежащей между кроватей. – Не поймать вам его.

Но ни Фонвизин, ни Юрский его не слышали. К тому моменту они уже неслись в карете к полицейскому участку. Под рассказ друга о том, что ему удалось выяснить, патологоанатом шипел от невыразимой боли и освобождался от больничной робы.

Фонвизин уехал, потому что внезапно ему припомнилась одна занимательная статья в какой-то газете, где вскользь сообщалось о приговоре над неким учёным, проводившим бесчеловечные опыты над трупами. Более того, он не просто любил подвергать их своим чудовищным опытам, но и демонстрировал всё это широкой публике.

По приезде в Петербург Фонвизину удалось отыскать заметку двухгодичной давности, где описывался один из таких случаев: заинтригованный тем, что после полуторагодовых путешествий профессор Лазарев собирается дать открытую лекцию по электрогенезу, корреспондент вооружился блокнотом и карандашом и отправился туда. Остальное содержание статьи походило больше на бред воспалённого рассудка, нежели на беспристрастное описание реальных событий.

Сумасшедший профессор попеременно подключал провода под электрическим током к различным частям тела, принуждая их сгибаться. Погрузив конец провода в разрез на лбу, Лазарев заставил лицо мёртвого человека менять одну гримасу за другой. Маска непереносимой муки сменялась измученной улыбкой, словно покойный действительно чувствовал всё то, что совершал с ним профессор. Левый глаз открылся, и вроде как даже труп издавал какие-то звуки. В довершение всего Илья Лазарев приматывал один провод к уху, а другой засовывал в прямую кишку, и труп пускался в омерзительный пляс.

Ещё несколько дней назад подобная история показалась бы Юрскому невероятной, но в свете вчерашних событий он лишь рассеянно кивнул и похлопал по карманам в поисках трубки.

– Так что, этот профессор теперь в Покровске? – хмуро спросил патологоанатом, выворачивая карманы.

– Нет, наш учёный скончался некоторое время назад в сибирских рудниках.

– …Всё-таки забыл в госпитале… – пробормотал Юрский и развернулся всем телом к товарищу. – Так что, выходит, ученик?

Фонвизин растянулся в ехидной улыбке и вместо ответа протянул другу фотографию, на которой были изображены четверо мужчин. В центре сидел бородатый седой незнакомец с густыми насупленными бровями. По правую руку от него стоял долговязый худой молодой человек с безумным взглядом, слева лохматый мужчина в пенсне и белом халате. За спинами этих троих стоял четвертый с кривым ртом и огромным носом.

– Кто из них Лазарев? – спросил патологоанатом.

– Неужели не ясно? – ответил вопросом на вопрос Фонвизин. Он сидел, развалившись, и крутил в руке портсигар.

– Бородатый?

– Угу…

Юрский хмыкнул и