Сполето встречал Крида не просто тёплым солнцем, а целым каскадом золотистых лучей, пробивавшихся сквозь листву вековых кипарисов, словно божественный свет, проливаемый сквозь витражи огромного собора. Воздух, густой от ароматов розмарина и спелых лимонов, нежно овевал лицо, играя прядью выбившихся из-под соломенной шляпы Крида волос. Лёгкий ветерок, напоминающий шёпот старинных легенд, доносил глубокие, резонирующие звуки соборных колоколов – мелодию, сплетающуюся из небесных высот и каменной тверди. Каждый удар – это не просто звук металла, а отголосок истории, вплетённый в саму ткань Сполето.

Рядом стояла Аннабель, сияющая, словно утренняя заря. Её платье цвета спелой вишни мягко струилось по фигуре, оттеняя блеск волос, украшенных жемчужными шпильками, сиявшими, как роса на лепестках цветов. Улыбка играла на её губах, а глаза, насыщенные и глубокие, как омут, сверкали радостью и нескрываемым удовлетворением. Её тонкая и изящная рука легко лежала на его, принося ощущение теплоты и спокойствия. В её образе было что-то неземное, что-то от старинных фресок и волшебных сказок, оживающих под лучами итальянского солнца.

Именно в этом искрящемся мире, наполненном яркими красками и нежным шёпотом ветра, Крид осознал новое для себя чувство. Это была не просто радость от прекрасного дня или компании красивой женщины. Это было нечто большее, нечто глубокое. Это была причастность, ощущение того, что он является частью чего-то великого и важного, частицей этой прекрасной картины, написанной солнцем, ветром и небесной музыкой колоколов Сполето. И эта мысль принесла ему улыбку, простую и искреннюю, отражающую всё сияние вокруг и радость бытия. Улыбку, которая отразилась в глазах Аннабель, сделав этот момент поистине незабываемым.

Аромат корицы и миндаля витал в воздухе, сладко-пряный, как обещание чего-то необыкновенного. Они простояли ещё несколько минут, неловкое молчание повисло между ними, тяжёлое, как старинный каменный свод. Солнце, пробиваясь сквозь листву, рисовало на их лицах тени, подчёркивая нерешительность Крида и задумчивость Бель. Затем, словно очнувшись от зачарованности, Бель мягко взяла его за руку – её пальцы, тонкие и холодные, как лепестки ночной лилии, легко сжались вокруг его, передавая некоторое волнение. Она повела его к ближайшей пекарне, маленькому и уютному заведению, утопающему в тени высоких домов.

Воздух внутри пекарни был густым, насыщенным запахом свежеиспечённого хлеба, муки и чего-то сладкого. За стеклянной витриной, украшенной изящной резьбой, на деревянных подносах лежали румяные буханки, их корочки блестели, отражая свет ламп. Каждая буханка казалась произведением искусства, творением опытных рук пекаря. Бель, с лёгкой улыбкой, заказала две горячие булки, ещё дышащие жаром печи; их поверхность с лёгким блеском привлекала взгляд.

Крид взял одну булку, осторожно, чтобы не обжечься. Тепло проникло сквозь пальцы, создавая ощущение прикосновения к чему-то живому. Он отломил кусок. Хлеб был не просто вкусным, он был незабываемым: мягкий мякиш, с тонким привкусом закваски и нежной золотистой корочкой, сразу расплавился во рту, оставляя после себя приятное послевкусие такого домашнего тепла и уюта. Он зажмурился от наслаждения, чувствуя, как вся напряжённость уходит, сменяясь спокойствием и безмятежностью. Простая вода, которую Бель купила в маленькой лавке напротив — из простого глиняного кувшина, украшенного простыми, но изящными узорами, — оказалась неожиданно вкусной: прохладной, свежей, с лёгким привкусом горных трав.

Они шли по узким извилистым улочкам Сполето, откусывая хлеб и делая мелкие глотки из кувшина. Солнце просачивалось сквозь щели между старинными зданиями, озаряя камни пешеходных дорожек и отбрасывая длинные извилистые тени, словно пленив их в своей танцующей игре. Воздух был наполнен живыми звуками: шумом проезжающих повозок со скрипом колёс по каменной мостовой, весёлым смехом детей, доносившимся из открытых дворов, мелодичным пением птиц, сидевших на крышах старинных зданий. Даже кашель старого продавца с рынка, глухой и продолжительный, звучал как часть гармоничной симфонии старинного города.

Выйдя на главную площадь, наполненную шумом торговли и сверкающей на солнце водой фонтана, они увидели Бернарда. Он стоял, опершись на свой длинный меч; его доспех, латный нагрудник, надетый на манер греческих гоплитов, блестел на солнце, отражая яркие лучи, а лицо застыло от недовольства, губы сжались в тонкую линию. Брови были сведены к переносице, подчёркивая напряжение, царившее в нём. Что-то его явно беспокоило. Воздух сгустился от ожидания, и вопрос, повисший между ними, требовал немедленного ответа, прерывая идиллию солнечного дня.

— Мы… только что расстались с Люсиль, — пробормотал Бернард, голос его звучал приглушённо, словно скрип старой двери на ветру. Лицо, обычно выражающее уверенность и холодную сдержанность, было искажено страданием, замаскированным под маску равнодушия. Он сделал глубокий, тяжёлый вздох, словно вытаскивая из глубины груди камень невыносимой боли. Солнечный свет спокойно освещал его латный нагрудник, блестевший, как начищенный до сияния щит, но сам Бернард казался потускневшим, измождённым недавними событиями. Он погладил рукоять меча, словно ища в нём утешение или поддержку.

— Бель… — он остановился, с трудом подбирая слова, словно каждое слово отрывало у него кусочек души. Глаза бегали, избегая встречи с лицом Бель. Это было не решительное предложение, а жалобный стон, крик отчаяния, попытка схватить последнюю соломинку в бушующем море печали. — Бель, выходи за меня! — прозвучало это резко, неожиданно, словно выстрел требушета, разрывая тишину площади. В его голосе слышались и отчаяние, и неожиданная надежда, и молчаливое признание собственной уязвимости.

Но его взгляд упал на Крида. Всё изменилось в мгновение ока. Лицо Бернарда покрылось маской холодного презрения, губы сжались в жёсткую линию, выражающую не только ревность, но и глубокое пренебрежение. Он нагло оглядел Крида с головы до ног, с явным удовольствием замечая каждую деталь его внешнего вида и небогатого одеяния.

— А это… Что за тип? — прошипел он, выплюнув это слово, словно противное насекомое. Голос был пропитан язвительностью и сарказмом. — Какой-то балканский дикарь? — Он резко перехватил меч, движения были быстры и плавны, свидетельствовавшие о многолетней тренировке. Лезвие ещё не было направлено на них, но готовность к действию была явна, видна в каждом напряжённом мускуле, в каждом движении его тела. Это был не просто вопрос, а явная угроза. Воздух сгустился от напряжения, превратив идиллию солнечного дня в зарождающийся шторм.

— Это Виктор, — начала Бель спокойным, почти холодным тоном, но в нём слышалась твёрдая уверенность, резко контрастировавшая с паническим отчаянием Бернарда. Она говорила медленно, чётко, каждое слово — словно удар молота, разбивающий его напыщенную позу. — Он спас детей сегодня утром от монстра в лесу, — добавила она, и в этих простых словах звучала целая история героизма, жертвенности и