сын Севера. Двадцать лет, везде за отцом. На счету подбитый танк и две БМП. «Этот не паникует, – слышал я про него. – Увидит, что на него броня лезет, присядет, положит у ног автомат, возьмет из-за спины „муху“, прицелится – всё аккуратно, не торопясь, – и уж тогда бахнет. И не промажет».

Как началась война, а батя из дома – старший за ним.

– А ну дома сидеть!

– Не возьмешь с собой, пойду к другим и буду у них. Всё равно уйду!

Приоткрыто окно, и течет в комнату холодный осенний ветер, но накурено и душно в нашем собрании, где всё перемешано, как в толпе: и негодяй, и святой, и барин, и еврей, и всякий скот из Ноева ковчега. Идет военный откровенный разговор, дымятся кофе и сигареты, ходят по комнате люди и боевые истории, рисуются планы разгрома врага; как на поверке, называются вслух имена не наших уже городов: Львов, Киев, Полтава… Брошен на табурет телефон, и слышится негромкая песня: «По дорогам гибели мы гуляли, друг! Раскаленный добела, отзвенел песок. Видно, время пробило раздробить висок!..»

Шахтеры, трактористы и кочегары. Такие люди, что прошел бы мимо и никогда не взглянул. А они здесь танки, как пух, жгли.

Сидит у окна хватанувший где-то спирта Сапожник. Траурный, как всегда, когда пьян, с накрененной головой, а всё со своими шутками-проститутками:

– Аля-улю, гоню гусей!.. – ощупывает он пальцами сломанный нос.

Раздолбай, что девать некуда, а воин отменный. Работает пулеметом, что бог. Валит цели вчистую. Остался на контракт после срочной. Служил в разведке, излазил все горы в Чечне, в Дагестане. Участвовал в русско-грузинской восьмого года. Где-то оторвало ему большой палец на правой руке. Принес в тряпке в военный госпиталь – снова пришили. Работает, как только из магазина. Но порвал связки на левой, стала сохнуть рука. Тут и комиссовали: не годен. Работал таксистом в Ростове-на-Дону, пока не потащило сюда.

На кровати, нога на ногу, перебирает пальцы интеллигенция – тонкий, с манерами франта азербайджанец Стоматолог, бывший зубник в донецкой больнице. За спиной Аэропорт, Иловайский котел да такие палестины, что кто бы слыхал: Ясиноватая, Еленовка, Зуевка, Зугрэс, Кировское, Зеленое, Грабское…

– Я десять лет прожил в Донецке, и мне не безразлично, что с ним случится. А кто здесь писатель? – стреляет он глазами по россиянам.

– Тебе зачем? – выдаю я себя.

– Интересно пообщаться с интеллигенцией, – показывает он белые зубы.

Еще один их с Арханом земляк – Брат Али. Снайпер-разведчик и сам длинный, как снайперская винтовка. Вечно сам по себе, заросший темною бородой. До войны работал в Донецке сам на себя. «Смысли, торговлем занимался», – говорит он, коверкая русский. Отметил 31 мая день рождения и на следующий день пошел в ополчение. Сначала на блокпостах, потом попал к Северу, в его первый отряд в девятнадцать бойцов.

– Я про Севера знай. Такой камандир, он никогда не боялся. Всегда в бой шел первый. Мы без Севера никто были… – тихо заявляет он свою окопную правду. – Такие, как Север, освобождали Донбасс.

– Да нам ничего не нужно. Ни наград, ни известности. Жили – никто не знал, и дальше так же тихо свое проживем. Лишь бы всё это кончилось, – один за всех говорит Японец.

– Мы в семьи свои хотим вернуться, – продолжает за ним Шаман.

В белой вязаной шапочке Роща. Не может простить былому, что его обмануло:

– Если б тогда. С этим количеством людей и техники. Мы бы до Львова дошли. – Он должен выяснить всё для себя. – И деньги вам за это не платят? И в военный билет не запишут? И в стаж не пойдет? – сидит он на тумбе против меня.

– На все вопросы – нет, – спокойно допиваю я кофе.

– Просто так? Сами? – вмешивается кто-то еще. – Но ведь не ваша война. Наша!

– Я тоже думал, что не моя.

Хочу я что-то сказать, но так и не заканчиваю для них свою мысль. А просто сижу и молчу. Да разве здесь всё объяснишь?

Вечера в «Пантеоне богов»… Длинные да былинные… Куда слетелись переломать старый мир, да вот завязли в болоте, все герои Олимпа. Вечера в «Пантеоне». Здесь, на земле, не на небе, на переднем крае, лицом к Украине, спиной к Новороссии. Когда сзади бои, а впереди – Иисус сохрани. Синие афинские вечера – банки-жестянки с холодной тушенкой да жидкой сгущенкой, отсыревший в карманах табак, дурной да с хандрой самогон, пир на столах да дыра в карманах. А в рядок на скамьях – нищие боги со скатками на плече да с заплатками на рукаве.

Висит за ЦУМом в центре Макеевки огромный рекламный щит с обрывками прошлых афиш. А в середине – уже замытый дождями плакат: бородатый ополченец в тельняшке, с автоматом наперевес. И точно огонь слова: «Стань легендой! Армия Донецкой Республики».

Какие судьбы! Какие люди!.. Вся жизнь – неслыханный шедевр!

Вам жить сто лет и не дотянуться, не дорасти до них никогда. Никогда не стать этой легендой.

Дом с добром

Ночью тревога. На улицу тянут разведку. С передовой ушли стрелковцы и группа крымчан.

Что там случилось, нам неизвестно. И без того сами себе хозяева, они, не докладывая, лишь хлопнули дверью: «Уходим!» На линии фронта образовалась дыра во весь город.

И вот стало явным: нечем заткнуть дыру! И в городе и за городом можно собрать резервы – бегают разные там отряды, мутят там разные полководцы. А вот на передовую, прямо в окопы – это вам шиш!

И в самом городе не пойми чья власть – вытаптывая всё на пути, бегут по нему красные, белые, серые… Нарисовался в городе какой-то отряд. Как говорят местные: «А мы их знаем – сброд наркоманов да уголовников!» Весь этот сброд, не будь дураками, объявил себя бойцами республики, получил оружие и в первой же «боевой» операции захватил в городе власть: напал на местный РОВД, где держали против него оборону четверо милиционеров, ранил их в перестрелке, захватил всё здание, а следом взял штурмом комендатуру.

Первая половина ночи ушла на войну, вторая – на праздник победы. Праздновали до утра, а с рассветом командира унесла с собой «швидка допомога». Диагноз – алкогольное отравление. Еще через день кто-то из бойцов отобрал на улице у старика деньги – двести гривен. Немного, но – гадость! Еще скоро отжали – взяли себе бесплатно и безвозвратно – у кого-то машину. И так, где пусто, где густо, а начали зашибать трудовую копейку.