Для этих людей была очень характерна свойственная всем южанам безобидная шумливость. Мне кажется, что некоторые из наших людей в течение всей экспедиции не умолкали ни на минуту.

Итак, посетим нашу команду. Я приведу выписку из моего дневника:

«Мимо наполненной паром кухни мы проходим в кубрик. В тесном помещении живут восемнадцать человек.

Вот группа далматинцев. Эти люди одинаково сильны всюду: и здесь, и в тропиках, и в морском сражении; они умеют переносить всякие тяготы своей бедной жизни, не дающей им почти никакой награды. Для южан жизнь среди тьмы и морозов была первым тяжелым испытанием; ужасы удесятерялись фантазией при отсутствии знаний. Действительно, нелегко было проводить почти все ночи без сна в наблюдениях за движением льда или просиживать долгую полярную ночь изо дня в день без настоящей умственной работы и все же не погибнуть, а усердно, подобно остальным, стремиться к общей победе, несмотря на отсутствие образования и выгоды. Что же больше можно сказать в похвалу им?

Тогда как матросы на “Германии” спали по двое на одной койке[61], у нас на “Тегеттгофе” каждый имеет отдельную. Койки расположены в два ряда. Только боцман Лузина и гарпунер Карлсен, обогнувший в свое время Шпицберген и Новую Землю, занимают отдельные помещения.

Оживленный говор большого количества южан напоминает громыханье колес. Настоящая вавилонская башня! Лузина разговаривает по-итальянски с обитателями офицерской каюты, по-английски – с Карлсеном, по-французски – с доктором Кепесом и по-славянски – с командой. Карлсен изобрел для разговоров со “славонцами”, как он называет наших людей, наречие, состоящее из смеси норвежского, английского, немецкого, итальянского и славянского. Команда разговаривает между собой, исключая двух итальянцев, по-славянски, а на службе – по-итальянски. Ораш – повар – является духовным главой небольшой немецкой колонии. Сердце его более совершенно, чем его искусство. Охотнее всего он предоставляет работу самой плите. К этой же колонии принадлежит Поспишилл, родом из Моравии.

Теперь обратимся к господствующему племени, к славянам. Вот Лукинович, вечный коллекционер всякого хлама, считающий сокровищем гвозди, пустые бутылки и фитили. Всем этим он наполняет свой мешок, который ему все равно придется оставить, если мы распрощаемся с судном. Вот замечательные певцы – Марола, наш стюард, и Фаллезих, работавший на постройке Суэцкого канала. Дальше Вечерина и ревностный Пальмих со свирепым взглядом, веселые гиганты Суссих и Катаринич и, наконец, Скарпа, отличающийся любовью к отдыху от будущего утомления. За ними идут философы Латкович и Леттис, затем Стиглих, убежденный проповедник пассивного послушания и “недопустимости сопротивления”, Занинович, пастух Галлер и вечно пророчествующий Клотц. Пятеро из этих мужчин оставили дома своих жен.

Эллин Карлсен

Пророк Клотц, хотя не самый полезный член этого небольшого общества, но зато, несомненно, наиболее интересный. Его украшает возвышенное спокойствие, достойное евангелиста. Клотц крупнее, чем был Андреас Гофер[62], и так же, как и тот, носит большую черную бороду. Клотц комичен своей невозмутимостью. Его натура такова, что он должен был бы погибнуть от голода везде, кроме своего родного Тироля. Там он был охотником, проводником, собирателем камней и одиноким мечтателем. Жизнь его была полна не только впечатлений, накопленных во время блужданий по горам, но и обыкновенного безделья. У себя дома он был известен как исключительно смелый альпинист. На судне он полезен своей ловкостью в лазании по вантам. Кроме того, на родине Клотц пользовался славой врача. Он носил больным пастухам целебные напитки. От этого занятия он и здесь не отказался. Обязанности надсмотрщика над ружьями, охотника и погонщика собак разделяет с Клотцем Галлер. Он был моим спутником еще во время работ по съемке Ортлеровских и Адамелло-Альп».

Ежедневные общественные работы команды ограничиваются борьбой со снегом и отбыванием вахт на палубе. Вахтенный несет также обязанности наблюдения над «пожарной прорубью» во льду. Кроме того, он доставляет снег и лед для оттаивания. Следует отметить, что люди научились очень тонко различать отдельные слои льда по количеству содержащейся в них соли, причем они делят эти слои на первый и второй сорт.

Александр Клотц

Чтобы в среде матросов не развивалось безделье, в январе месяце открыли для них школу. В ней некоторое время преподавали Вайпрехт, Брош и Орел итальянцам и славянам, а я взял на себя тирольцев. Чтобы избежать возможных недоразумений, я со своими учениками переселился в избушку, построенную на верхней палубе. Здесь при температуре −20…−30° я вселял знание в этих детей природы.

, 11 февраля. Ветер и снегопад. Лед возле корабля неспокоен. Давеча возникло разводье. Ездил на собачьей упряжке, присутствовал на школьных занятиях.

Иоганн Галлер

Но брошенному семени трудно было взойти из-за совершенно неподходящего климата. Мое сообщение о положении и практической бесполезности Северного полюса было принято с сильным разочарованием, так как в их представлении полюс был не математической точкой, в которой пересекаются многие линии, а какой-то страной, которую нужно завоевать. Когда в этом «классе» проверялась задача, выписанная на доске, то ученики должны были задерживать дыхание, чтобы говоривший как из облака учитель мог ее видеть. Решение задачи на деление прерывалось из-за того, что ученик должен был растереть снегом озябшую руку. Нет ничего удивительного, что в этих условиях школа не имела успеха.

Пища команды состояла главным образом из консервированного мяса, гороха и охотничьих трофеев, – в среднем приходилось по два медведя в месяц. Жареную медвежатину все очень любили. Вареную тюленину мы вначале презирали, и только голод исправил наши вкусы. Если не считать искусственного вина, то самым крепким напитком у нас была вода.

Отто Криш

Ледовые сжатия в полярной ночи

Напор льдов случался почти ежедневно, но и в часы спокойствия угроза сжатия не исчезала. В моем дневнике отмечен целый ряд этих тяжелых дней января: 3, 4, 5, 7, 10, 11, 12, 13, 15, 18, 20, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 29, 30 и 31. В промежутках слышно было беспрестанное потрескивание, дрожание и грохот судна. Благодаря продолжительности этих впечатлений наша жизнь наполнилась страшнейшими нравственными мучениями. 3 января мы услышали ужасный грохот, который продолжался так долго, что растрескался даже самый старый лед. Сжатие было настолько сильно, что покосился люк в главном помещении. 4 января сжатие не прекращалось в течение всего дня. 22 января сила его достигла небывалых размеров. Только что мы утром поднялись, как раздался