палубу, в течение одной минуты испытывая на себе температурную разницу в 70°. Здесь же, во второй каюте, замерзали на полу вода, лимонный сок и уксус. Обитатели этой каюты, лежа в постели, находились по шею как бы в холодной ванне. То же самое испытывали и все сидевшие за столом. Однако дыра в двери была совершенно необходима. Легче было переносить неприятную, пронизывающую вентиляцию, чем согласиться на уменьшение ее. Были еще другие нарушения равновесия температуры. Ночью мы не топили из санитарных соображений, и поэтому часто приходилось всем спать в холодной воздушной ванне. При большом морозе это было очень тяжело. Вот что говорится об этом в моем дневнике:

«Когда кто-нибудь спускается с палубы, температура падает и сквозь открытую дверь вваливаются клубы белого пара. Принесенная сверху и раскрытая книга дымится, как будто горит. Облака пара окутывают входящих. Случайная капля воды, падающая на их одежду, мгновенно превращается даже вблизи печки в льдинку. Верхний слои воздуха в кают-компании часто нагревается так сильно, что при тихой погоде необходимо открывать палубные окна. Теплый воздух валит снизу, как дым из трубы».

Обстановка в кают-компании в соответствии со своим назначением очень проста. Здесь стоит большой рабочий стол, за которым также обедают. Его окружают спальные помещения – каюты. Они так малы, что их обитатели держат двери открытыми, чтобы иметь возможность дышать. В глубине кают-компании расположена библиотека, состоящая из четырехсот книг, причем половина их – научного содержания. Рядом с библиотекой установлены хронометры, педантично отмечающие начало дня и ночи. Наконец, в виде неизбежного зла здесь же торчит мачта, а рядом с ней аптека. Наряду с научными трудами полярных путешественников на полках стоят книги по всемирной истории; «Миттейлунген» Петермана и мильтоновский «Потерянный рай»[56] лежат вперемежку с бессмертными творениями Шекспира и целой серией романов. Все читают прилежно, даже благоговейно, особенно о далеком юге.

Из-за недостатка места все углы в кают-компании пришлось заполнить одеждой. Над печкой разбиты висячие сады, в которых выращивается кресс для больных цингой.

В этой жаре мог бы цвести кофейный куст, но в наших условиях она используется только для сушки мокрых рукавиц, разложенных на карнизах. Но уже пятью футами ниже не смог бы выжить даже самый выносливый из лишайников. Там наверху стоит еще лейка нашего садовника Клотца и несколько пузырьков с чернилами. Наверх же кладется пища, которую нужно оттаять перед употреблением, а также покрытые льдом инструменты. Наконец, раз в месяц сюда ставится бочонок с вином, приготовленным из смеси снега, спирта, танина, сахара и глицерина. Доктор Кепес совмещает с обязанностями врача должность виночерпия. Что же касается настоящего виноградного вина, то хотя стол, сиденье и этажерка наполнены бутылками, но его приходится только по 1/5 бутылки на человека в неделю, не считая больных. Как уже было сказано, недостаток места в кают-компании вынудил нас очень ограничить запас вина. Часть его была в тщательно упакованном виде положена под пол кают-компании и замерзла уже в середине декабря 1872 года, потому что температура в этом помещении понизилась с −7 до −8°. Рома каждый получал по бутылке на 18 дней. Неиссякаем только запас местного напитка – талого снега. Большой кувшин, наполненный до краев, стоит всегда на столе. Под кают-компанией расположены склады спирта. Добраться до них возможно только через надежно закрытые трубы. Но в смысле безопасности они все-таки подобны вулкану.

Скопление такой массы горючего и 20 тыс. патронов с горящими над ними лампами говорит о том, насколько велика пожарная опасность на таких кораблях. К этому присоединяется еще и трудность получения воды в достаточном количестве; воду можно добыть только после часовой работы по разделке проруби. Но нам только один раз пришлось испытать опасность пожара. Это было 21 декабря, когда Карлсен случайно выстрелил в наш патронный склад.

Теперь обратимся к жизни на судне и к его обитателям.

Марола, наш стюард, зажег дневную лампу и затопил печь. Те, кого не разбудил едкий угольный дым, просыпаются от возгласа: «Господа, без четверти восемь, пора вставать!». Проходит четверть часа, в течение которых люди стараются заставить стюарда забыть об их существовании. Но новый выкрик: «Завтрак на столе!» нарушает молчание. В живописнейшей одежде выходят из кают их обитатели. Эти костюмы говорят о том, как поверхностно у человека то, что называется его культурностью.

Начинается дневная работа. Как всегда, ходит по палубе вахтенный, следящий за тем, чтобы, чего доброго, не убыло льда в море. Тем временем в кают-компании занимаются чтением, рисованием, писанием и столярным делом.

Наш ежедневный рацион состоит из следующего: утром – какао и сухари с маслом, в обед – суп, консервированное мясо, овощи и черный кофе, вечером – чай с черными сухарями, сыр, масло и ветчина. Для будущего я бы советовал заменить вечерний чай супом. Многие продукты приходится предварительно оттаивать, потому что они замерзли и стали твердыми как камни[57]. Часами выстаивают банки с мясными консервами в кипятке, а некоторые вечерние блюда – на печке, но редко удается оттаять их до конца.

Мы кладем на тарелки куски дымящегося сыра и масла, которое при замерзании выделило большие куски соли. Здесь же лежит ветчина, уже второй ломтик которой чрезвычайно напоминает явления вечной мерзлоты в сибирской тундре. Ножи подаются такие холодные, что часто крошатся от малейшего нажима.

Пользуюсь случаем отметить профилактическое значение свежего хлеба, известное уже со времен Росса и Парри[58]. Выпечка его должна производиться в полярных экспедициях два раза в неделю. Однако хлебопечение на борту так сложно, что в соединении со всякими прочими трудностями готовки оно делает должность экспедиционного повара самой утомительной.

Каждое воскресенье мы праздновали подлинным воскресением тела из тьмы керосинового дыма. Воскресный обед отличался от обычного чаркой вина и каким-нибудь мучным блюдом. Карлсен и Лузина были поочередно нашими гостями. Карлсен приходил каждый раз в своем парике, которого он не бросил даже во время обратного похода. Лузина, наш превосходный боцман, обычно с большим воодушевлением начинал любой разговор. Застольные разговоры состояли главным образом из предположений и планов будущего, из догадок о том, что настанет время, когда нам придется оставить корабль, из бесед о Земле Гиллиса и Сибири или, наконец, из рассказов о белых медведях. Только изредка решались мы говорить о нашем пленении. Недостаток вина мы возмещали разговорами о нем. Политические события тоже были одной из излюбленных тем. Все наши сведения относились к прежним годам, и разные случаи, происходившие в 1870 году, служили предметом оживленных споров.